На Лиговке, у Обводного - [14]

…Открываю глаза — вижу звезды. Ночь. Тихо. Холодно. Промерз насквозь. «Где это я? Может быть, уже мертвый? Вроде бы нет. Если холодно, значит, живой». Хотел приподняться — как стрельнет в спину, хуже всякого радикулита. Ногами не пошевелить. «Так вот что со мной! — догадался я. — Бросили меня. Не хватило силенок дальше тащить. Интересно бы узнать — кто же это первым махнул рукой на своего старшину? Кто первым вслух от меня отказался? Ну, ладно…» Лежу, поглядываю на небо, как оно светлеет по-утреннему. «Что же мне теперь делать?» Про ребят подумалось — где они? Куда пошли? Как из болота выберутся? Это ведь уметь надо. А у них уменья — кот наплакал. Мальчишки. Слышу, где-то рядом тетерев токовать начал. Другой зачуфыкал. Защемило сердце. «Кончится война, и по-прежнему на этом болоте будут токовать тетерева, забредет сюда охотник, или бабы за клюквой, наткнутся на мои серые, истлевшие косточки, и невдомек будет, что это бывший старшина Ястребов».

— Завел панихиду! — крикнул из зала кузнец. — Ты про медаль давай. За что дали?

— Слушаюсь! — Ястребов выпятил грудь. — Сейчас и про медаль будет. Значит, так… Лежу, а тетерева поют и поют. И близко где-то. Что ж, думаю, до каких пор тут лежать буду? Хоть на тетерева взглянуть. Зубы стиснул, приподнялся, как вдруг сзади хриплый голос: «А ну, вставать!» — негромко, но по-командирски.

Я так и обмер. Голос Васи Боброва. Что такое? А он присел надо мной и спрашивает: «Ну как, товарищ старшина? Жив?»

Тут и остальные ребята появились. Кряхтят спросонья, кашляют, от холода трясутся.

«Ребятки вы мои… — говорю им. — А я-то думал… Сами-то все целы?» — «Целы, — говорит Вася Бобров. — Ну?! — прикрикнул он на остальных. — Прокашлялись? Пошли».

Меня опять взвалили на плащ-палатку. Вася командует: «Подняли!»

Потащили дальше. Рвутся ребята из последних сил, то с руганью, то с шутками. Дышат как лошади, с храпом. Из-под ног брызги летят. Тут мне толкнуло в голову — не с того конца я на этих ребят смотрел. Ну что такое пуговки? Пустяки, мальчишество, временное. Сами-то парни какие! Вот где золото. И дал я себе клятву: спасут меня ребята, уцелею — всю оставшуюся жизнь прохожу в солдатской гимнастерке с парадными пуговицами.

Из зала опять закричал кузнец:

— Тебя про медаль спрашивают, а ты все про какие-то пуговки.

Ястребов нахмурился.

— Что ты как банный лист? Все медаль да медаль!.. Я тебе про людей говорю. Ребята-то какие!.. Один краше другого.

— А в портфеле что было? — не унимался кузнец.

— Да ничего особенного…

— А за что же медаль дали?

— А мы и без портфеля все досконально разнюхали. Разобрались, что к чему. Дело сделали и живые вернулись. Без потерь. Да за то, что и тот самый «крайний случай» угадали — когда оружие применять.

Ястребов помолчал, потом заговорщицки подмигнул:

— И в портфеле кое-что было…

* * *

После торжественной части в зале начали раздвигать стулья, а начальство заторопилось домой. Президиум в полном составе пошел провожать. Хлопнула дверца машины, и застоявшийся шофер рванул с третьей скорости.

— Ну вот и все! — сказал председатель сельсовета и вытер лоб платком.

В зале включили радиолу, Ястребов многозначительно покашлял.

— Прошу!.. Обмыть… Как положено.

Ястребиха с буфетчицей Нюрой опорожняла набитые снедью сумки.

Поздно вечером кончились танцы, опустел буфет. Народ повалил на улицу. У ступенек веранды Генка и Васек налаживали мотоциклы. Вокруг крутились, пестрея косынками, девчата. Кого-то парни выберут до дома подкинуть? Ястребов шел под ручку с женой. Она твердо направляла его шаги в нужном направлении.

Сзади шел кузнец и гудел как жук:

— Чудило!.. Кому нужна твоя клятва? Смешно! Какая в ней общественная польза? — и хлопал Ястребова по плечу. У того на груди звякали медали.

Ястребов что-то возражал, а Ястребиха кричала на кузнеца:

— Отвяжись! Чему учишь? Слово дадено — держать надо.

Ястребов увидел Генку и Васька.

— А-а… Охотнички! Как насчет глухаря?

— Пойдем, пойдем, — тянула его Ястребиха. — И что ты их дразнишь? Показал бы ты ребятам эту тропинку…

— Сами, сами, — возражал Ястребов. — Пусть поищут. Не намучишься, не научишься. Что они — малые дети? За ручку их водить?

Генка проворчал, что, если будет надо, сами найдут. Кланяться не привыкли. А сейчас, если Иван Степанович не возражает, они, из уважения к его героическому прошлому, подкинут его с супругой до дому. До самого кордона. И парни, выпятив груди, взяли под козырек.

— О-о-о!.. — обрадовался Ястребов.

Васек подскочил к Ястребихе. А как ее имя-отчество? Не Ястребихой же ее называть? Но Васек не растерялся:

— Мадам!.. — подхватил он ее под локоток и повел к своему мотоциклу.

— А насчет глухаря так, — рассуждал Ястребов, напяливая на голову пластмассовый шлем, — сами найдете — с меня пол-литра. За смекалку. А то, не дай бог, старшину тащить придется… Пропадете как мухи.

Мотоциклы сверкнули фарами и умчались. Девушки постояли-постояли, потеребили кончики косынок и разошлись по домам.

В АВТОБУСЕ

От автобусной станции небольшого районного городка отошел просторный, светлый «Икарус», чуть ли не весь из широких зеркальных стекол, за что и прозван шоферами «аквариумом». День стоял приятный. Солнце, синее небо, белые облака, дышалось легко, настроение у пассажиров хорошее. Они распихали чемоданы и сумки под сиденья, развесили на крючки плащи и кофты и, откинувшись на спинки, примолкли, приглядываясь к соседям, — кого бог послал в попутчики? У многих были букетики цветов. Не угомонилась только худенькая старушка с коричневым, морщинистым лицом. В автобус она влезла с двумя тяжелыми корзинками через плечо на полотенце и все хваталась за их ручки, стараясь поставить поудобней.