На Лиговке, у Обводного - [12]

Анну увидел поздно вечером, когда пришла от молодых.

— Ну, как ты тут?

— А вот как! — сказал Федор Иваныч. — Уеду. Нечего мне здесь делать.

У Анны подкосились ноги.

— Куда? Федя! Да ты спятил… Что тебе там надо? — догадалась Анна, куда потянуло Федю. — Что там забыл? И так от дома отбился. Как чужой.

Федор Иваныч хотел ей объяснить, рассказать о сегодняшней ночи, что и почему ему вспомнилось. Но как об этом расскажешь?

Анна просила не уезжать, уговаривала, плакала. Федору Иванычу было ее жалко. Слезы размягчили его, она кидалась ему на грудь, он поглаживал ее вздрагивающие плечи и сердито думал: «Какой черт меня туда тянет? Хватит! Побаламутил — и довольно. Что мне здесь не сидится?»

Но стоило остаться одному в этой пустой квартире с нейлоновыми занавесками, лакированной мебелью, блестящими паркетными полами, по которым и ходить-то боязно, хоть на цыпочки становись, — и ему делалось тошно. Да и с работой не получалось. За что ни возьмись — все не по душе. Не в таксисты же идти — подставлять ладошку ковшичком под пятаки и гривенники. Привык к простору, к размаху. А здесь ни того, ни другого.

«Странно как-то получается, — размышлял Федор Иваныч. — Будто я тут лишний. Ни к селу, ни к городу. Все люди как люди, а я… Может, у меня заскок какой-то? Вот к семье равнодушный… Кровная родня. Не тянет меня к ним. Это же ненормально… А-а-а… Черт! — хватался Федор Иваныч за сигареты и спички. — Да и они тоже хороши! Скучные какие-то. Смотрят как на чужого. Подумаешь, покричал как-то на них, фигу показал… Ну и что? Теперь всю жизнь зло помнить будут?»

Решение уехать твердело с каждым днем.

— Что у тебя там? Зазноба осталась? — пробовала шутить сквозь слезы Анна.

Федор Иваныч только крякал и с каменным лицом смотрел поверх ее головы.

— Поеду, — твердил он. — На машину надо заработать. Уйду на пенсию, чтоб была. Мне без нее — как без рук.

* * *

Почти все двенадцать часов в самолете он просидел с закрытыми глазами. Кряхтел, вздыхал, ерзал в кресле, не находил себе места. В начале полета из головы не выходили дом, семья, скучное, слезливое расставанье. Мучили угрызения совести — ведь обманул он Анну. Не за машиной поехал. Неужели правду говорит народная мудрость — седина в бороду, бес в ребро? После обеда мысли переключились на другое. Теперь его тревожило будущее. Что там впереди? Как все сложится? Как его встретят? Мерещился засыпанный снегом распадок, бревенчатый поселок — гараж с полукруглой крышей, длинные бараки.

…И вот он соскочил с попутного грузовика. Немножко сжалось сердце.

В прокуренной диспетчерской — шумном шоферском клубе — раздались возгласы:

— Мать честная! Глядите-ка…

Рассказывая про «материк», как живут на нем люди, Федор Иваныч посматривал за перегородку, на стол старшего диспетчера. Стол все тот же, стоит на старом месте, только сидит за ним какой-то незнакомый пожилой дядька с коротко стриженным затылком. На Федора Иваныча он только оглянулся. Да и не столько на него, сколько на шум, возникший вокруг него.

Встретили Федора Иваныча уважительно. Машину дали новую. Пока хлопотал вокруг нее — надо и движок послушать, и рулевое, и тормоза надо проверить — все думалось: где же Катерина? Что-то не видно и не слышно. Спросить постеснялся.

Поселили его не в общежитии, а в отдельной комнате, хотя и на двоих, но все равно по здешним меркам это — люкс. Соседом оказался старый дружок. Не одну сотню километров проколесили по тайге. Вечером спрыснули приезд, потолковали о том о сем.

Ложась спать, Федор Иваныч не вытерпел, спросил:

— Катерина-то? — буркнул сосед. — А черт ее знает! Уехала куда-то… — И, точно что-то вспомнив, пояснил»: — Тут же вскорости после тебя и уехала. Я ее в аэропорт возил. Дорогой еще поинтересовался — с чего, мол, это ты так быстро собралась? Куда наладилась? Хотела что-то сказать, да промолчала. Дочка-то ее, Ольгушка, радовалась. Ну еще бы!.. На «материк». Тут кто хошь возрадуется. А Катерина поднялась на трап, оглянулась… А в глазах слезы. Так и улетела.

ВЕТЕРАН

Афиша на дверях поселкового клуба извещала, что сегодня состоится интересное мероприятие — вручение медали ветерану Отечественной войны. После вручения — танцы.

К назначенному времени зал был полный. В передних рядах молча и чинно сидела публика возрастом и положением солидная. В середине расселась говорливая компания — бригада с животноводческой фермы. Бригадницы, и молодые и старые, в ярких цветных косынках. Те, что помоложе, шушукались, перешептывались, посмеивались. В задних рядах народ сидел плотнее, слышался шум-говорок, окрики на мальчишек, бегавших между стульев.

С улицы донесся треск мотоциклов, и в зале появились два рослых молодца — куртки в замках-молниях, галстуки, как петушиные хвосты, пестрые и широкие, во весь живот. Дружки-приятели Васек и Генка, совхозовские трактористы. Они не торопясь прошлись по проходу — себя показать, других посмотреть. Бригада с фермы оживилась. Женихи!..

— Эх вы, земляничинки! — крикнул Генка, и ребята уселись в самую гущу бригады.

Раздвинулся занавес, открылся стол под красным кумачом с букетами цветов. Пионеры внесли знамя, встали в почетный караул. Из-за кулис вышли президиум и виновник торжества ветеран, с ярко-белой головой, коричнево-загорелый, в старенькой солдатской гимнастерке. Зрители захлопали в ладоши. Председатель сельсовета постучал карандашом по графину: