На Лиговке, у Обводного - [13]

— Товарищи!

И рассказал, как зампредоблисполкома разыскивает героев Отечественной воины, до которых по каким-то причинам не дошли вовремя правительственные награды.

— Вот и у нас… — он посмотрел на ветерана. — Объездчик леспромхоза, Иван Степанович Ястребов.

Ястребов поднялся, одернул гимнастерку, расправил ее под ремнем и, четко ступая в стареньких хромовых сапогах, подошел к знамени и вытянул руки по швам.

— За что это ему? — удивился Васек. — Вот уж зря… Жадюга-человек.

Ястребов жил в лесу, в дальнем квартале, на людях появлялся редко. За продуктами в сельмаг или по каким другим делам в поселок приезжала Ястребиха, сухощавая, ему под стать, нестареющая женщина.

— Что это он в затрапезном виде? — возмутилась молоденькая бригадница. — В гимнастерке, да еще застиранной.

— Да он всю жизнь в таком виде, — пояснила другая.

— Говорят, клятву какую-то дал.

— Чего жена-то смотрит? Повлияла бы… Под медаль мог бы и пиджачок одеть.

В поселке не особенно жаловали Ястребова. Принципиальный очень. Если не сезон охоты, в лес с ружьем и не суйся. Бабам ни брусники, ни клюквы не даст, пока ягода до нормальной спелости не дойдет. Летом спичку в лесу не так бросишь — протокол составит. Весной Васек и Генка на глухариный ток собрались. Токовище, говорят, богатое. Глухарей не меньше десятка. Но близок локоть, да не укусишь. Топь, бурелом, трясина. Вернулись ни с чем. Не нашли ту заветную тропинку, которую только Ястребов и знает. Попросили по-хорошему — покажи. Пол-литра за нами. А он нахально рассмеялся. Хлеб, говорит, за брюхом не ходит. Если надо, ищите сами. А дружков водит. Инженер из «Сельхозтехники» Бобров на «Волге» приезжает, каждый раз глухаря увозит…

Зампредоблисполкома приколол Ястребову медаль, передал красную коробочку, поздравил, пожелал счастья и, дружески обняв за плечи, снова усадил в президиум. Председатель сказал несколько слов, пионеры затрубили в горн, застучали в барабаны, в зале дружно хлопали в ладоши.

Сквозь затихающие аплодисменты послышался басовитый голос совхозовского кузнеца:

— Пусть расскажет… Как воевал? За что медаль дадена?

Кузнеца охотно поддержали:

— Правильно! Давай рассказывай.

Ястребов вскочил, руки по швам.

— Да ты сиди, чего там, — сказал председатель сельсовета.

— Нет уж… Разрешите стоя. Говорить-то я не мастер, а это вроде как рапорт.

— Давай, давай, начинай! — крикнули из зала.

— Воевал как все… — сказал Ястребов. — Так вот… За что медаль дали? Начальству виднее. Мое дело сторона. Дали — носить буду. — Он покосился на грудь. — А дело было… — Он потер ладошкой подбородок, потискал его коричневым кулаком. — Пошли мы в разведку… В конце апреля. Я старшиной разведвзвода был. В штабе — как положено — инструктаж: с фрицами не связываться, полная скрытность, смотреть, слушать, запоминать. Оружие применять в крайнем случае.

Отправились. Все сделали как положено. Тихо, спокойно, умненько. Разведка мне давалась легко. Я в лесу — как дома. Что зимой, что летом. С детства. Повернули мы домой, до линии фронта рукой подать. Смотрим, на дороге фашистская легковушка стоит. Шофер колесо меняет. Два фрица с автоматами стоят, по сторонам поглядывают. На обочине полковник сидит, сигарету покуривает, а между колен кожаный портфель держит. Портфель-то меня и смутил. Почему в машине не оставил? С собой взял, из рук не выпускает. А тут еще сбоку Вася Бобров, сержант из моего взвода, — глаза так и горят: «Стукнем, товарищ старшина?»

А стукать-то нельзя. Шум поднимется, скрытность нарушится. Васька Бобров как сатана в ухо: «Упустим фрицев. Колесо поставят и смоются».

Мне тут и подумалось: а что, если это и есть тот «крайний случай»? Стукнули. Только успели портфель схватить, подкатил грузовик с фрицами — и пошло!.. Уноси бог ноги. Вцепились они в нас, как собака в мосол. Не оторваться. Сутки они нас гоняли без передышки, не давали к своим перейти. Чуть в кольцо не взяли. Приперли к болоту. Куда деваться? Мы в болото, чуть ли не по пазуху. Время-то апрель, по утрам морозец, снега полно. Ну, понятно, фрицы за нами не полезли. Решили, что нам и так каюк. Шарахнули на прощанье из минометов и на берегу остались. И надо же такому быть!.. Последним осколком меня и зацепило. По спине шаркнуло. В горячке-то сразу не почувствовал, а потом согнуло в три погибели — ни вздохнуть, ни охнуть. Завалили меня ребята на плащ-палатку — и волоком. Ох, и тошно мне было!.. Зубами скриплю, и в глазах темно. Кричу ребятам — бросьте меня за ради бога. Суньте под куст, оставьте в покое, смывайтесь, пока не поздно, портфель спасайте. А ребята то один споткнется, то другой в мох по колено провалится. Вода холодная, с ледком. Мокрые с ног до головы, глаза злые, осатанелые. Я им кричу: «Приказываю!» А Васька Бобров на меня чуть ли не матом: «Заткнись! Откомандовался. Я на себя командование принял».

Ну, думаю, дотащите меня живым, я вам покажу кузькину мать, как старшине не подчиняться. А тут еще вдобавок бросилось мне в глаза, что у ребят опять на гимнастерках золотые пуговки поблескивают. Как же это я прохлопал? Злой я был на эти золотые пуговки. Не положены по военному времени. Должны быть зеленые, маскировочные. И все этот Васька Бобров. Пижон!.. А за ним и все остальные. Взыскание накладывал! Ножницами обрезал. Обрежу, а они снова пришьют. Тут меня опять так тряхнуло, крякнул я на все болото — что было дальше, не помню…