На грани - [2]

Первые признаки варикозных вен на белых голенях, словно лиловые червяки под кожей.

Они валяются на траве в парке, под палящим солнцем. Сидят возле пабов, слизывая с губ пивную пену. Иногда я оказываюсь среди них в вагоне подземки, сдавленный жаркой плотью в застоялом воздухе. Сижу рядом, слегка касаясь ногой чужого бедра. Открываю им двери, вхожу следом в прохладные библиотеки, галереи, магазины, изучаю их походку, манеру поворачивать голову или закладывать пряди волос за уши. То, как они улыбаются и отводят глаза. Порой они не отворачиваются.

Лето в большом городе простоит еще несколько недель.

Часть 1 Зоя

Глава 1

Я не прославилась бы, если бы не арбуз. А арбуз не купила бы, если бы не жара. Поэтому начну с жары.

Стояла жара. Но вы, наверное, не так поняли меня. Скорее всего вам представилось средиземноморское побережье, пустынные пляжи, коктейли в высоких бокалах, украшенные разноцветными бумажными зонтиками. Ничего подобного. Эта жара была похожа на громадную, старую, жирную, зловонную, шелудивую, косматую, грязную издыхающую псину, которая обосновалась в Лондоне в начале июня и уже три кошмарных недели не двигалась с места. Жара только усиливалась, становясь все противнее, небо день ото дня меняло цвет с голубого на дикую индустриальную мешанину желтого и серого. Холлоуэй-роуд превратилась в исполинскую клоаку, выхлопные газы держались на уровне тротуаров, придавленные сверху какими-то еще более вредными загрязняющими веществами. Мы, пешеходы, кашляли друг на друга, как ищейки, сунувшие нос в табачную лавку. В начале июня было даже приятно переодеться в легкое платье и подставить кожу солнцу. Но к концу каждого дня мои платья пропитывались потом и покрывались пылью, мыть голову над раковиной приходилось каждое утро.

Как правило, книги для чтения в классе я выбираю в соответствии с фашистскими тоталитарными принципами, навязанными правительством, но в это утро я вдруг взбунтовалась и начала читать детям сказку про Братца Кролика, которую откопала в коробке с потрепанными детскими книжками, приводя в порядок отцовскую квартиру. Я долго перебирала старые школьные табели, письма, написанные еще до моего рождения, безвкусные фарфоровые фигурки, при виде которых на меня нахлынули сентиментальные воспоминания. Все книги я сохранила, думая, что когда-нибудь у меня будут свои дети. Тогда и я буду читать им книжки, которые читала мне мама, прежде чем умереть и предоставить отцу каждый вечер укладывать меня в постель. С тех пор я лишилась ежевечернего чтения вслух, и в моей памяти оно осталось как что-то бесконечно драгоценное и чудесное. И теперь, когда я читаю вслух детям, мне кажется, что я превращаюсь в мягкое, затуманенное подобие собственной матери и что ребенок, которому я читаю, — это тоже я.

Мне хотелось бы написать, что класс заворожил этот старомодный образчик детской литературы. И вправду, пока я читала, дети реже, чем обычно, хныкали, ковыряли в носу, глазели в потолок и толкались. Но самое главное, потом, когда я стала расспрашивать их о сказке, выяснилось, что никто не знает, что такое арбуз. Я нарисовала арбуз на доске красным и зеленым мелом. Арбуз — настолько простая штука, что нарисовать его могу даже я. Раз — и готово.

Я пообещала детям, если они будут хорошо себя вести — и почти целый час они пугали меня непривычно примерным поведением, — в следующий раз принести им арбуз. По пути домой я вышла из автобуса на одну остановку раньше, не доезжая Севен-Систерз-роуд. Идти предстояло через рынок. У первого же прилавка, заваленного фруктами, я купила фунт медово-золотистой черешни и жадно съела ее. Ягоды были кисловатыми, сочными, освежающими, они напомнили мне о родительском доме, о том, как приятно сидеть в тени деревьев на закате. Был шестой час, на улицах уже начинали возникать пробки. Выхлопные газы жарко обдавали лицо, но почему-то меня это только смешило. Как всегда, мне пришлось почти продираться сквозь толпу, но все в этой толпе были настроены добродушно. И ярко одеты. Мой личный счетчик клаустрофобии показывал не обычные одиннадцать, а приятные шесть или семь баллов.

Я купила арбуз размером с баскетбольный мяч и весом с шар для боулинга. Его пришлось упаковать в четыре плотных пакета, но даже в таком виде нести его под мышкой было неудобно. С опаской я перекинула пакет с арбузом через плечо, пошатнувшись при этом и чуть не вылетев на проезжую часть, и потащила к себе, как мешок с углем. До квартиры оставалось всего сотни три ярдов. Пожалуй, справлюсь.

Пока я переходила через Севен-Систерз-роуд и сворачивала на Холлоуэй-роуд, все прохожие глазели на меня. Бог знает, что они думали при виде скудно одетой молодой блондинки, согнувшейся в три погибели под тяжестью пакета — судя по всему, нагруженного железной рудой.

Тут все и случилось. Что я при этом почувствовала? Что-то пронеслось мимо, задело и осталось в прошлом. Точную последовательность событий я восстановила только после того, как мысленно воспроизвела их, рассказала о них другим людям и выслушала их рассказы. Навстречу мне по улице ехал автобус. Он почти поравнялся со мной, когда какой-то человек вдруг спрыгнул с задней площадки. Автобус несся так быстро, как только способен нестись общественный транспорт по Холлоуэй-роуд в час пик. Даже лондонцы не выскакивают из автобусов на полном ходу, поэтому в первый момент мне показалось, что неизвестный просто неосторожно перебегает через улицу за автобусом. Но он с такой силой впечатал подошвы в тротуар и так пошатнулся, что я поняла: он выскочил из автобуса.