Темнота. Непроглядная тьма с незапамятных времен. Открываю глаза, закрываю, снова открываю и закрываю. Ничего не изменяется. Чернота внутри и снаружи.
Я спала. Заброшенная в темное море, вознесенная на ночную гору. Слышала, как рядом принюхивался и фыркал зверь, но не видела его. Только чувствовала, как касался кожи его мокрый нос. Если понимаешь, что спишь, в конце концов пробуждаешься. Иногда оказываешься в другом сне. Но если просыпаешься и ничего не меняется, значит, сон и есть сама реальность.
Боль. Сначала она была отдельно от тьмы, потом приблизилась и стала частью меня. Горячая, влажная боль перехлестывала через край. И хотя по-прежнему оставалось темно, я могла видеть только ее. Вспышки желтого, красного и синего — беззвучный фейерверк перед глазами.
Я стала искать, сама не понимая, что именно. Я не знала, где это находилось. Юбка? Голубка? Потребовалось усилие, словно тянешь мешок из глубокого темного озера. Вот так. Эбигейл. Это я вспомнила. Меня звали Эбигейл. Эбби. Тэбби. Эбби-Тэбби. А вот с фамилией оказалось сложнее. Какие-то куски повыскакивали у меня из головы. И среди них затерялась фамилия. Я стала вспоминать классный журнал: Астер, Бирр, Бишоп, Браун, Девероу, Дейли, Ив, Кассини, Коул, Финч, Фрай. Стоп. Назад. Финч? Нет. Девероу. Не Деверон, как «он». Не Деверу, как "у". А Девероу — как «шоу». Я вцепилась в имя и фамилию, словно это был спасательный круг, который мне бросили в штормовом море. Сейчас этот образ был главным в моей голове. Волна за волной накатывали и разбивались о внутреннюю поверхность черепа.
Я снова закрыла глаза и отпустила имя — пусть уходит. Все было частью всего остального и существовало одновременно с ним. Как долго это продолжалось? Минуты? Часы? А затем, словно выступившие из тумана силуэты, предметы отделились друг от друга. Во рту возник вкус металла, его запах щекотал ноздри, но он тут же начал отдавать затхлостью плесени, и я подумала о садовых навесах, тоннелях, подвалах, полуподвалах и заброшенных сырых местах.
Я прислушивалась. Только звук моего дыхания, неестественно громкий. Я перестала дышать. Тишина. Лишь стук сердца. Что это: шум или просто ток крови, которая бьет в уши?
Мне стало неудобно. Болели поясница, таз и ноги. Я перевернулась. Нет, даже не двинулась. Не смогла. Вытянула руки, будто от чего-то отмахиваясь. Ничего подобного — даже не сумела ими пошевелить. Неужели я парализована? Я не чувствовала ног. Не ощущала на ногах пальцев. Я сконцентрировала на них все свое внимание. Потерла большой палец левой ноги о правую и наоборот. Без проблем. Это у меня получилось. В носках. Я была в носках, но без обуви.
Теперь пальцы рук. Я постучала ими. Подушечки коснулись чего-то грубого. Что это — цемент? Кирпичи? Где я — в больнице? Ранена? Несчастный случай? Лежу и жду, когда меня найдут? Железнодорожная катастрофа? Крушение поезда? Меня обязательно спасут. У них есть специальное оборудование, которое реагирует на тепло. Я постаралась вспомнить поезд. И не смогла. Самолет? Машина? Скорее всего машина. Ехала поздно вечером, фары, ветровое стекло, заснула. Я знала, как это бывает: чтобы отогнать сон, щиплешь себя, бьешь по щекам, кричишь, открываешь окно, чтобы холодный ветер бил в глаза. Видимо, на этот раз все оказалось напрасным. Машина вильнула с дороги, слетела с насыпи и рухнула в кусты. Когда меня хватятся? Когда отыщут машину?
Нельзя ждать, пока меня спасут. Я могу умереть от обезвоживания и кровопотери в нескольких ярдах от того места, где люди проезжают на работу. Надо шевелиться. Только бы найти дорогу. На небе ни звезд, ни луны. Спасение рядом — в двадцати ярдах. На насыпи. Если я чувствую пальцы ног, значит, могу двигаться. И не обращать внимания на боль. Я перевернулась, но на этот раз почувствовала, будто что-то держит меня. Я размяла руки и ноги — напрягла мышцы, расслабилась. Что-то мешало, ограничивало подвижность рук и плеч, лодыжек и бедер. Груди. Я сумела поднять голову, будто предприняла слабую попытку сесть. Что это? Темнота? Да. Но не только. Моя голова была чем-то накрыта.
Думай лучше. Должна быть какая-то причина. Заключенных связывают в тюрьмах. Не подходит. А что еще? Иногда пеленают пациентов в больницах, чтобы они не причинили себе вред. Я лежу, пристегнутая на каталке, и меня везут в операционную. Я попала в аварию. Скорее всего автомобильную. Сильно покалечена, но угрозы жизни нет. Однако любое движение — и тут фраза сама пришла мне в голову — может вызвать сильное внутреннее кровотечение. Больная может упасть с каталки. Это мера предосторожности. Скоро придет сестра или анестезиолог. Может быть, мне уже сделали анестезию или предварительно ввели другие препараты. Тогда понятно, почему так пусто в голове. Странно, что очень тихо. Ведь в больницах можно слышать других людей, которые тоже лежат на каталках и дожидаются, когда освободится операционная.
Версия не очень. Вокруг пахло плесенью, старьем и тленом. А пальцы ощущали только цемент или камень. Тело лежало на чем-то твердом. Я постаралась представить другие варианты. После крупных катастроф тела помещали в импровизированные морги: школьные спортивные залы, церкви. Видимо, это как раз тот случай. Раненых размещали там, где нашлось место, и ограничивали в движениях, чтобы они не покалечили друг друга. Но зачем надевать на голову мешок? Шапочки надевают хирурги, но больным глаза не завязывают. Чтобы предотвратить распространение инфекции?