На далеких рубежах - [15]

У всех неотложные дела.

Аудиенцию пришлось перенести на вечер.

Гришин дождался момента, когда полковник вышел поливать деревья.

— Добрый вечер, Семен Петрович! — сказал он, приблизившись к палисаднику. — Разрешите, если не помешаю?

— Пожалуйста, Алексей Александрович!

Гришин тоже любил деревья, да и кто мог им не радоваться здесь, в пустыне? Но он любил их как-то своеобразно: возиться с ними не имел ни малейшего желания. За три года он не только не воткнул даже прутика в землю, но не сохранил и тех деревьев, которые достались ему от его предшественника — бывшего хозяина коттеджа.

— Трудимся?

— Наступаю на пустыню, Алексей Александрович.

Из раскрытых настежь окон доносились звуки пианино.

— У вас здесь действительно как в раю, — вкрадчиво сказал Гришин, став под молодым карагачем, ветви которого колыхались уже над крышей дома.

— Никто и вам, Алексей Александрович, не запрещает завести такой же рай, — заметил полковник. — Немного труда, и, как говорится… в прилежном доме — густо, а в ленивом — пусто…

Гришин поморщился, хрустнул пальцами.

Семен Петрович с невинным видом поливал вербу.

— Благодатная роща растет, — продолжал он. — Есть где лысину укрыть от этих дьявольских лучей. Жаль будет разлучаться с такой благодатью. Как подумаю, что вдруг попадет мой сад к такому, простите на слове, как вы, хладнокровному… — не пройдет и месяца, как все засохнет…

— А вы поселяйтесь здесь навсегда, кто ж вам мешает? Наоборот, еще в газетах похвалят: «Полковник в отставке навсегда поселился в Каракумах».

Струя воды, выбиваясь из шланга, наполняла глубокую лунку. Полковник выпрямился.

— А что вы думаете? Остался бы, ей-богу, остался! Да вот Харитина моя все о своей Полтавщине сокрушается. Хочу, говорит, дожить свой век там, где росистым утром кукушка сизокрылая кукует. В родимую сторону тянет старуху, наездилась по белу свету. Всю жизнь таскал ее за собой. Где только не побывал! И в Уссурийской тайге, и в лесах Карелии, и в горах Забайкалья. А нынче вот в пустыню забрались.

— Такова наша доля, жизнь военных, — ничего не поделаешь! — сочувственно протянул Гришин, стараясь задобрить полковника.

— Да нам, офицерам, что! Где служба, там и дом. Где полк, там и семья.

Майор Гришин думал, как повернуть разговор в нужную сторону. И наконец решился:

— У меня дело к вам, Семен Петрович. Так сказать, наедине желательно обмозговать кое-что.

Полковник перетащил шланг в другое место.

— Дело, говорите? — Он положил шланг на землю, направил струю воды в оросительный ровик и удобно уселся в плетеное кресло под карагачем.

— Слушаю вас, Алексей Александрович.

Гришин вытер платком влажные руки и приступил к разговору:

— Дело касается вашего нового помощника. Как вам известно, у меня с ним была беседа, кроме того, я принимал зачет по району полетов, а сегодня летал в зону. Вот кое-что и прояснилось.

— Ну, ну, интересно!

— Вы знаете, Семен Петрович, каких усилий стоило мне добиться, чтобы потушить в полку аварийность, чтобы нас с вами не ругали ни за полеты, ни за документацию. Беседу с Поддубным я записал. Допустим, что можно было обойтись и без этих записей. Допустим. Но он заявил мне сразу: «Не нравится, дескать, мне это ваше бумагомарание!» Прямо с вызовом каким-то заявил!

Семен Петрович недовольно поморщился.

— Незачем было записывать, Алексей Александрович. Мне, по правде говоря, тоже не нравится эта ваша затея. Бессмысленным формализмом веет от нее. Я уже давно собирался сделать вам замечание по поводу этой нелепой писанины, плюньте вы на нее!

Штурман заерзал на стуле.

— Но разве не за бумаги нас побили, в частности вас, Семен Петрович?

— Разные бывают бумаги. Нужные надо оформлять как следует.

Гришин помолчал, обдумывая свой ответ.

— Ну что ж, плюнуть так плюнуть, — сказал он обидчиво. — Вам виднее. Вы командир, единоначальник. Но, собственно, и не в бумагах главное. Допустим, что я не все продумал. Допустим. Но в каком тоне он разговаривал со мной! Еще не успел переступить порог полка, как уже и то ему не по душе, и это не нравится…

— Что же именно ему не нравится?

— Ну, например, что у нас план боевой подготовки не выполняется…

— А вам это нравится?

— Конечно, нет!

— И мне тоже. Так в чем же дело? Значит, хорошо, что у офицера уже болит душа за свой полк. Значит, лучше возьмется за дело. А что касается тона, то, на мой взгляд, он все-таки умеет разговаривать. Академию закончил, офицер культурный. Я с ним беседовал, знаю.

Гришина начинало раздражать то, что полковник не соглашается с его доводами и явно тянет на сторону своего нового помощника.

— Вы еще увидите, Семен Петрович, как он за дело возьмется! — сказал Гришин многозначительно. — Не утешайте себя тем, что я выставил ему по всем элементам отличные оценки. В нормативы курса боевой подготовки он уложился. Но у него чересчур резкий пилотаж. Его действия с арматурой кабины слишком уж энергичны.

Полковник ухмыльнулся в усы:

— Так ведь это хорошо! Таким и должен быть пилотаж летчика-истребителя. И было бы очень жаль, если бы он летал, как утюг.

— Он так и летчиков будет учить!

— Вот и отлично!

— Сегодня резкий, энергичный пилотаж, а завтра — что хочу, то и делаю в воздухе, как Телюков, так, что ли?