— Ну, Иван Иванович наш сел на своего любимого конька: «Материализм и эмпириокритицизм»! — проговорил он вполголоса. — Без этого у него и планировка отвала не пойдет!..
Леночка, ненаходчивая, легко смущаемая, не нашлась и здесь, что ответить на эти слова Аркадия. «Ну что бы сказать ему такое?..» — мучительно думала она, краснея. И вдруг среди полной тишины всего зала резко и легко поднялась со своего места и на глазах у всех пересела в другой ряд.
И этот ее импульсивный поступок оказался куда более сильным и страшным ответом, чем все, что только могла бы она придумать на словах.
На нее и на Синицына изумленно посмотрели.
Аркадий побагровел. Уж этого-то он никак не ожидал и едва ли не впервые в жизни растерялся. Свое давнее, но от всех таимое чувство к Леночке он, как зачастую бывает у таких людей в юности, предпочитал выражать остротами и шутками над нею и над Упоровым. Ревновал ли он ее к нему? Пожалуй, что и нет. Он привык ставить себя и по своим умственным достоинствам и по своим достижениям столь высоко над товарищами, что ревновать девушку к кому бы то ни было из них — это он счел бы унизительным для себя. Он убежден был, что как только ей, Леночке, станет понятно его чувство к ней, она и смотреть перестанет на Упорова. И вдруг этот ее резкий отпор, едва он позволил себе насмешку над Иваном!..
Вот когда до глубины души почувствовал он, что это значит: «уж лучше бы сквозь землю провалиться!»
А между тем Упоров заканчивал свою речь.
— Партия учит нас, товарищи, — страстно, убежденно выкрикнул он, — что если твои задачи, твой повседневный труд, пускай на каком угодно участке, не озарены перед тобою немеркнущим светом марксизма-ленинизма, то где бы то ни было, в любой области не спасут тебя твои специальные познания, и ты будешь как... слепой крот!..
Ему хлопали долго. Правобережные весело переглядывались между собою: «Иван Иванович» не подкачал!..
Особенно звучно аплодировал ему Журков. Он даже раскраснелся. Не переставая хлопать, он что-то говорил склонившемуся к нему помощнику по комсомольской работе. Тот кивал головой.
Когда Ваня Упоров, все еще бурно дышавший, взволнованный, проходил за стульями президиума, Журков оборотился назад, хотя ему при его толщине это было не так просто, без церемонии зацепил Ванюшу за рукав, привстал и крепко у всех на виду потряс ему руку.
Товарищам Вани Упорова неизвестны были те совсем особые причины, в силу которых парню до сих пор не удавалась его прическа: год назад, еще в деревне, он сильно опалил волосы на пожаре, и с тех пор они росли у него какие-то жесткие и неукладистые, стояли дыбом.
Упоровы в колхозе жили на отшибе — на окраине большого степного села. Мать, Федосья Анисимовна, вдовела уже пятый год. Ваня был младший сын. Работал слесарем в МТС. А старший, Федор, находился в армии, служил в летных частях. Федосья Анисимовна была примерной колхозницей и депутатом сельсовета, хотя грамоты была и небольшой.
Вдовство ее было честное, суровое, трудное. На селе ведь вся жизнь твоя как под стеклом. Чуть что — и осудят... Однако никто и никогда не молвил худого слова о Федосье Упоровой.
В старину таких вдов в народе звали «хрустальными».
Вся ее жизнь была в детях. «Сыны!» — с какой-то особой гордостью произносила она, показывая иной раз их снимки кому-либо из соседок.
У обоих ребят Упоровых, и у старшего и у младшего, с детства было какое-то неистовое влечение к технике, к двигателю, к машинам.
С некоторых пор с согласия матери стал Ваня Упоров копить деньги на покупку мотоцикла. Ради этого бросил даже курить, к чему уж было пристрастился.
То была его заветная мечта, особенно когда он прочел в журнале «Техника — молодежи» соблазнительное описание нового мотоцикла.
Уж и наслышалась же мудреных слов бедная Федосья Анисимовна, пока ее меньшой разучивал заглазно и запуск и управление еще не купленного мотоцикла!
— Кур-то, кур-то сколько передавишь в Горееве! — восклицала, добродушно смеясь, Федосья Анисимовна. — Ущербу (она произносила по-волжски: «ушшербу»), ущербу-то сколько будет общественному птицеводству; попадет нам от товарища Бороздина!
...Мотоцикл даже и в снах стал преследовать Ваню Упорова.
Однако деньги на покупку его что-то уж очень долго не могли накопиться. И тогда вдруг оказалось, что Буренушка у Федосьи Анисимовны вот-вот «заяловеет», перестанет доиться, а потому уж лучше ее продать — купить новую. Сказано — сделано. А потом оказалось, что не так-то уж и нужна им корова — ведь двое всего семья-то! — и Федосья Анисимовна «коровины» деньги отдала на покупку мотоцикла.
И Ваня был не в силах отклонить эту материнскую жертву.
Наконец в солнечный июльский день, в воскресенье, Ваня Упоров, внешне деловито-спокойный, слегка покрикивая на табунок болельщиков-ребятишек, бежавших за ним, вывел своего синего стального коня на «обкатку» — к высокой ветряной мельнице, в степь.
Он уже испытывал мотоцикл до этого, знал назубок все его бесчисленные тайны и все-таки даже сам не поверил, когда, толкнув мотоцикл вперед и вскочив в седло, он и впрямь запустил двигатель и с быстротой ринулся с места.
