На большой реке - [14]

— Не знаешь? А еще хвалился, что можешь лекции читать по геологии Волги!

— Так это ж не геология, а... топонимика, — огрызнулся Аркадий.

Академик с любопытством поглядел на него.

Тайминская была немного смущена и рассержена.

— Типичная псевдоученость! — сказала она. — Его спрашивают, как эта гора называется, а он — это топонимика, а не геология!.. Так бы прямо и сказал, что не знаешь!..

— Нет, знаю! — возразил юноша и замолчал, выискивая ответ, потому что и впрямь не знал.

— Знаешь, так скажи.

— Безымянная, — пожав плечами, ответил Аркадий.

Все рассмеялись.

— Увертлив! — звучным голосом снисходительно произнесла Нина.

А неторопливый, мрачноватый увалень Доценко добавил:

— Увертлив — в ступе пестом не попадешь!

У Петра Доценко еще «не выветрился» на севере его украинский говор, и он мягко, придыхательно произносил слова: ховорят, хород, халька, так же, как Лора Кныш.

Синицын за это и ухватился.

— Ховорят! — передразнил он. — Шел, шел, да и надумал? Молчал бы уж, когда тебе в степу широком возом ногу отдавило!

Умные глаза Доценко сердито сверкнули. Несколько косо поставленный, большой рот его скривился, сверкнув на солнце золотом коронок. Но пока он соображал, что ответить, Лора Кныш и Клава опередили его.

Молча переглянувшись, они схватили Аркадия за прядки белых волос. Он притворно пискнул и втянул голову, покоряясь.

— Ты смотри, Аркадий, — смеясь, пригрозила Кныш, — весь пух обскубаю!

— Да уж отпустите его! — сказала Тайминская.

Аркадий опять запищал голосом Петрушки. Девушки отпустили его.

— В последний раз! — назидательно проворчала Лора, смуглая, плотная и кареокая украинка с томным лицом.

Сторонясь встречных могуче гудящих самосвалов с глинистою землею из котлована — с грунто́м, — они шли теперь рядом с мощеной дорогой, по кудрявой придорожной травке, серой от пыли.

На большом пригорке остановились.

Отсюда осязаемо близки стали обе горы — и справа и слева. Казалось, шепотом скажи, и там, на горе, услышат. А между тем овца на белесо-рубчатом склоне одной из гор казалась не больше жука.

Лиственный, светлый лес, далеко оттесненный от голого каменного лбища, был прорезан вдоль серых и мрачных оврагов черными гривами густой ели.

На правом увале гор, если смотреть от реки, высилась над лесом каменная голая вершинка, острая, как скуфья. К ней тянуло. И, должно быть, пробитая бесчисленными воскресными восхождениями на нее, резко белелась среди темных елей тропинка, ведущая обходом на эту острую вершину.

И у Тайминской вырвался возглас:

— Давайте подымемся на нее сейчас! А?

Лебедев нерешительно развел руками.

Аркадий, кивнув на острую вершинку, сказал:

— Вот ты, Нина, подвергаешь, так сказать, сомнению мои познания насчет истории Волги. А я скажу тебе, что под этой скалой есть пещера Степана Разина.

Тут вмешался историк.

— Ну, знаете ли, — рассмеявшись, возразил он, — я недавно здесь, но мне уже о каждой здешней горе приходилось слышать то же самое.

— Ей-богу, есть! — с ужимкой воскликнул Аркадий, ударяя себя в грудь. — Клянусь!

— А впрочем, — в раздумье продолжал Лебедев, — что каждая здешняя гора укрывала разинцев, это, пожалуй, так и есть. Ведь после катастрофы под Симбирском да и года два после казни Разина разинцы гнездились в этих горах. Об этом даже и в песнях осталось. По-видимому, в те времена выбить их отсюда было не так просто.

Петр Доценко сказал:

— Да-а... Горы эти прочесать не просто!

Он, как, впрочем, и многие, выросшие в войну, нередко применял слова и понятия военного обихода.

Академик с ним согласился:

— Особенно в семнадцатом-то веке! Сохранились жалобы писцов в приказы, что им, дескать, «немочно» продираться сквозь здешние дебри.

— Эх, бульдозеров у них не было! — весело вскричал Аркадий и даже руками и шипением изобразил, как бульдозер подминает под себя дерево.

Нина одернула его:

— Перестань, Аркадий! — И он перестал.

Лебедеву удивительным показалось, до чего быстро и, по-видимому, даже с каким-то удовольствием смирялся перед нею и повиновался ей этот язвительный, самоуверенный, мало кого уважающий и, несомненно, обширно образованный юноша.

И все внимательнее и внимательнее взглядывал Дмитрий Павлович на эту девушку.

А она, исполненная почтительного внимания к нему, вдруг сказала с нетерпением:

— Дмитрий Павлович! Ну, пожалуйста, расскажите нам, что его погубило, Разина, под Симбирском. И вот что: у нас сегодня выходной день. Так пойдемте лучше не на котлован, а вон на ту вершину и оттуда будем смотреть на Волгу, на Лощиногорск — ведь вам же это тоже нужно, — и вы нам будете рассказывать. Ну, пожалуйста!

К ней присоединились остальные.

И ученый почти уже согласился. Но вдруг пришла странная и уж совсем несерьезная мысль: уступи он желанию Нины, этим самым он тоже как бы вступит в число тех, кто ей повинуется. А она, по-видимому, и без того самовлюбленная, избалованная особа.

— Нет, друзья! — сказал он. — Моих лекций вы и так уже предостаточно наслушались. А теперь и мне от вас — от комсомольцев, от механизаторов, как вас здесь именуют, — не грех будет лекцию услышать, да и не одну: об экскаваторах, о котловане, наконец, о Гидрострое в целом... Пошли! — решительно заключил он.