На большой реке - [12]

Нахмурясь, Ираклий Семенович читал вполголоса «молнию» комсомольского поста, и время от времени с его уст срывалось то самое, баском и многократно произносимое «да... да... да...», которое обычно означало у него и раздумье и тревогу.

Он снял шляпу, и седой хохолок его над большим взлысым лбом клонился с каждым веянием ветерка то на одну, то на другую сторону, словно метелочка ковыля. Наконец строгое и омраченное лицо его обратилось к гостю. Разводя слегка руками и сам на себя негодуя, он сказал:

— Правильно!.. Здесь все правильно!.. Да... да... да... Мы, Дмитрий Павлович, считаем вас уже своим и говорим, не стесняясь... Надо признать... Этот авантюрист Шестеркин много бесценнейшего времени у нас загубил. И ведь какое время! Лето, навигация, когда Волга-матушка все вам на своем могучем хребте доставит вот сюда, к самому котловану!.. Да... да.. район в тяжелом положении...

Шестеркин был предшественник Степанова по управлению Правобережного стройрайона, человек низких деловых качеств, беспечный, кичливый и взбалмошный, «заполошный», как вскоре же стали называть его в Лощиногорске. Он был враль, очковтиратель и большой искусник укрываться за «объективные причины» и раскладывать вину на всех.

Пока начальник строительства Рощин и политотдел распознали этого гуся и прогнали его, прошло около трех месяцев, и впрямь бесценных для разворота работ правого берега.

Журков хмурился и вздыхал.

— Нет! — угрюмо проговорил он, вслушиваясь в слова Степанова. — Шестеркин, Шестеркин, а, однако, надо нам и на себя оглянуться!.. Этот «Шестеркин» и у многих из нас, к сожалению, еще крепко сидит в натуре... Правильно сделали комсомольцы. И, как видите, Ираклий Семенович, о покойнике Шестеркине и помина здесь нет!.. А вот комсомол открыто мне в глаза, начальнику политотдела, говорит, что в первую очередь я виноват! Почему? Да потому, что ты, дескать, начальник политотдела. И правильно! И весь резон!

Он круто оборвал, чувствуя, что гнев, начавший закипать в нем, может завести его далеко в разговоре со Степановым.

— Да, Дмитрий Павлович, полюбуйтесь! — он указал на девушек, вновь пытаясь придать своим словам характер отцовской шутки. — Тут пощады не жди! Скидок никаких!.. А что, — обратился он вдруг с неожиданным вопросом к Лебедеву, — у вас, в вашей науке, молодежь такая же? Или потише?..

Лебедев рассмеялся.

— Куда там! — отвечал он, махнув рукой. — Еще и почище! Иной — я об аспирантах говорю, — иной у тебя на ладони вот только что вылупился из скорлупы — и, глядишь, раз, раз! — уже и клюв свой об твою же ладонь пробует!..

Журков захохотал. Улыбнулись и девушки.

8

В сущности, это было лицо совсем постороннее для стройки — историк, а в прошлом археолог, Дмитрий Павлович Лебедев, известный ученый, автор трудов по истории Киевской Руси, академик.

Работники Гидростроя, когда узнавали, кто этот высокий седеющий блондин, большеголовый и синеглазый, остриженный под бобрик, с крупными чертами, всегда тщательно выбритый и изящно одетый, то сперва удивлялись: к разным академикам уже успели привыкнуть на этих берегах —и к академикам-гидростроителям, и к академикам медицины, и даже к художникам-академикам, — но зачем здесь оказался исследователь Киевской Руси, это казалось им непонятным.

— Да я потому здесь, что вы здесь, дорогие товарищи гидростроевцы! — смеясь, говаривал Дмитрий Павлович Лебедев.

Дело в том, что в областях предстоящего затопления на дне будущего Волжского моря стремительно развертывались в этот год еще неслыханные по охвату археологические раскопки.

Предстояло в небывало короткий срок обследовать Поволжье от Великих Булгар до Сущевки. Мало обследовать — надо было вычерпать все наиболее ценное. Пускай зиждется великая ГЭС, пускай Волжское море покроет через какие-нибудь три года тысячи квадратных верст на этих берегах, но прямым долгом отечественной археологии являлось принять все меры, чтобы как можно меньше ценных древних черепков, каменных и бронзовых топоров, пряслиц и височных колец, клочков пергамента или бересты с древними письменами кануло бесследно в пучину, ушло навеки от пытливого ока ученых.

И вот брошены были и на разведку и на раскопки большие средства; несколько археологических отрядов, возглавленных известными исследователями, уже кочевало и трудилось на берегах, подлежащих затоплению. И археологическая добыча превзошла самые смелые ожидания. В музеях не хватало рук обрабатывать ее. Заговорили о «сущевской культуре». Академик Лебедев взволнованно следил из Москвы за ходом работ, но обработка находок явно затягивалась из-за их обилия. У историка Киевской Руси были свои особые причины следить за раскопками на Волге. Заветным, но далеко еще не завершенным трудом всей жизни Лебедева была книга о Святославе. Первый том посвящен был волжскому походу Святослава. Так и задумано было назвать: «Волжский поход Святослава».

Ради этого Лебедев и приехал в Староскольск. Отсюда ему надлежало отправиться в сторону от Волги, на Сущевские раскопки. Но разве не ясно, что и ему, как каждому, тяжело было уехать отсюда, не обозрев хотя бы самым беглым образом первый разворот великой стройки?