На белом свете. Уран - [40]

В углу сеней, которые разделяли контору колхоза и сельский Совет, лежали ровненькими штабелями дрова.

— Бери, Олег. — И прежде чем Дынька успел что-нибудь сообразить, Мостовой наложил охапку дров и понес.

Когда в клубе возле печки выросла порядочная куча дров. Мостовой встал на коленки и начал растапливать печку. Дрова были сырые, и Мостовой посинел, раздувая огонь. Наконец язычок пламени лизнул кору.

— Горит! — удовлетворенно сказал Мостовой, отряхивая с пальто опилки и щепочки. — Веник есть?

— Где-то в сельсовете. Сейчас принесу.

— Пошли вместе.

Пока Дынька искал веник, Мостовой снял со стола Подогретого скатерть, а Дыньке приказал взять радиоприемник. Из конторы колхоза после некоторых размышлений они забрали три горшка с цветами и поснимали с окон ситцевые занавески.

Когда нетерпеливое любопытство привело Михея Кожухаря в клуб, он увидел сквозь тучу пыли, которую поднял Дынька, подметая пол, что Мостовой поленом прибивал на окнах занавески.

— Понял, — сказал Кожухарь и с готовностью принялся помогать Мостовому.

Дынька вошел в азарт и, махнув рукой на будущие неприятности, принес из хранившейся в сельсовете коллекции Подогретого с десяток наилучших разноцветных плакатов. Их прибили на стенах.

— Ну как? — весело спросил Мостовой, прохаживаясь по залу.

— Теперь другой фасон, — с гордостью ответил Дынька.

— Зови, Дынька, хлопцев и девчат, — распорядился Мостовой. — И обязательно этого Платона Гайворона.

— Сделаем в момент. — Кожухарь тоже поднялся.

На улице Дынька поучал Михея:

— Только никому не говорите, что Мостовой таскал дрова и занавески вешал, а то засмеют. Секретарь ведь…

Александр Мостовой остался в клубе один. Сбросив пальто, он сел на лавку.

В печке потрескивали разгоревшиеся дрова, и от нее струилось смаривающее тепло. Мостовой, положив под голову пальто, прилег и заснул…

Выйдя с подворья на улицу, Платон встретил парней и девушек, которых Дынька вел в клуб. Впереди вышагивал Михей Кожухарь и сердито распекал всех:

— Да какой же из вас, к дьяволу, комсомол? Дождались того, что секретарь райкома в вашем клубе занавески вешает и дрова носит! Да над вами вся область будет смеяться, элемент вы несознательный!

В клуб вошли молча и на пороге остановились: Мостовой спал.

— Тсс, — замахал руками Дынька. — Давайте обождем на улице. Он знаете как сегодня находился?

Кто-то нечаянно стукнул дверью, и Мостовой проснулся. Он соскочил с лавки, протирая глаза.

— Извините, я немножко задремал… Заходите. Теперь давайте знакомиться, кого не знаю. А ты, Юхим, играй.

…Юхим играл на гармошке, но танцевать никто и не думал. Девчата рассматривали плакаты, будто перед ними висели полотна самых выдающихся художников. Хлопцы толпились возле приемника. Олег Дынька, воспользовавшись тишиной, начал речь:

— Нам всем должно быть стыдно, что мы запустили культурно-массовую и воспитательную работу. Я всегда подчеркивал, что…

Что всегда подчеркивал Дынька, присутствующие не услышали, потому что его перебил Мостовой:

— Собрание вы проведете без меня, а сейчас давайте споем.

— Это можно, — с готовностью сказал Михей Кожухарь и взмахнул длинными руками…

Расходились после того, как дед Выгон громко ударил в рельс двенадцать раз. Михей приглашал Мостового к себе ночевать, но вмешался Платон:

— Может, мы пойдем с Александром Ивановичем ко мне? — Ему хотелось как-то загладить свою вину перед Мостовым.

Мостовой согласился, и они вышли в дремотно-морозную ночь, в холодную тишину, которую нарушал только скрип снега под ногами.

— Завтра дежурят в клубе Максим и София! — где-то с другой улицы напоминал Олег Дынька.

…Проводив Мостового в горницу, Платон принялся готовить ужин. Нарезал сала, хлеба, вскипятил чайник. Вскоре все это стояло на столе.

— Извините, но мы с Васьком сами кашеварим, и я ничем больше не могу вас угостить…

— Да что ты, Платон, у нас царский ужин! — искренне радовался Мостовой. А после паузы спросил, глядя Платону в глаза: — Тяжело тебе?

— Нелегко… Иногда хочется удрать… Приехал из города, будто попал в двенадцатый век. Когда жил здесь — считал, что так и надо, а увидел немного света…

— У нас в районе не все такие села, Платон.

— Знаю. Но живу я в Сосенке. То присоединяли наш колхоз, то разъединяли… Дожили — электричества нет, клуба нет. В Городищах построили Дворец культуры, баню, детский сад, а в Сосенке — ничего, потому что это была только одна из бригад… Разве это правильно, по-партийному или по-какому это?

— Это не по-партийному, — сказал Мостовой.

— Бесчисленные реорганизации отбросили нашу артель на двадцать лет назад.

— Надо наверстывать, Платон.

— Кто же поведет людей? Кто? Коляда? Куда же он поведет, этот обозленный, ехидный человечек? Или, может быть, Подогретый? Власти никак поделить между собой не могут. А это страшно, когда за портфель дерутся никчемные люди.

— Не слишком ли строго ты судишь о Коляде и Подогретом?

— Нет, они ничего не видят и не хотят видеть. Каждое утро бригадиры бегают по селу и уговаривают людей идти на работу. Каждый день ругань, крик… А когда-то наш колхоз был самым лучшим в районе, мама рассказывала…

Мостовой долго молча курил. Наконец спросил: