На белом свете. Уран - [38]

— Пришли! — едко усмехнулся Коляда. — Ему, видите ли, уже тяжело переступить порог правления. Я с тобой сейчас поговорю. — Семен Федорович взял папку и поднялся с таким грозным видом, будто сейчас вскочит в кабинет Подогретого лев.

Но, подумав, Коляда изменил тактику. В бухгалтерии, через которую проходил Семен Федорович, он был уже не львом, а волком. В сенях волк вдруг стал ягненком, а в кабинет Подогретого Коляда вошел лисой:

— Приветствую, хе-хе, президента! А я уже заходил. Как ты поживаешь?

— Спасибо. А ты? Что сказали врачи?

— Да здоровый, только нервы… Бром пью.

— Я вот с утра тоже граммов двести брому принял. Кабанца замочили. — От Подогретого несло самогоном, свежей печенкой и луком.

— Значит, говоришь, нет новостей? — издали начал Коляда.

— А тебе уже что-то наговорили? — насторожился Подогретый.

— Кое-что сказали… Да мне безразлично, могу хоть сегодня сдать печатку.

— Ты это о чем? — удивился Макар.

— О том самом… Знаю, что ты ездил в райком. Только скажу тебе, Макар, не с той ноги плясать начал.

— А секретарь райкома сам меня вызвал, чтобы поговорить. У него спроси.

— А зачем людей против меня подбиваешь? Думаешь, я не знаю? Но меня голыми руками не возьмешь, — Коляда показал на папку. — Вот через это переступишь? Тут вся моя биография и вся моя служба. Я не держусь за кресло председателя, но честью дорожу! — В эту минуту Семену Федоровичу стало жаль своей чести, и он пригрозил: — За нее я могу на все пойти!

— Вы на меня не орите, — перешел на официальный тон Подогретый, — я таких уже видел!

— Нет, ты еще не видел, — убеждал Коляда. — Я тебя выведу на чистую воду.

— Смотри, чтоб тебя не вывели!

— Я с пьяными вообще не хочу разговаривать. — Семен Федорович взял под мышку папку и демонстративно ушел.

— Неправда, я не пьяный! — крикнул вдогонку Подогретый. — Я просто позавтракал!

Коляда немедленно вызвал свой газик, завернул в газету папку и поехал в Косополье.

Как увидел это Подогретый, тут же распорядился запрячь выездных коней — и тоже в Косополье.

Возле ветряка у газика лопнул скат, и Коляда, вспоминая всех чертей, вынужден был целый час просидеть в машине. А тут еще, как назло, мимо промчался на крытых санях, даже не посмотрев в его сторону, Макар Подогретый.

Но Макар торжествовал преждевременно. Недалеко от районного центра кони, испугавшись встречной машины, рванулись на обочину… Сани занесло, а потом ударило в придорожный столб. Подогретого выбросило из саней, и подъехавший в эту минуту Коляда увидел его лежащим в кювете.

— Стой! — крикнул Коляда шоферу и, выскочив из газика, бросился к Подогретому. — Ты живой?

Подогретый тяжело дышал, и от него пахло жареной печенкой. На лбу пострадавшего красовалась огромнейшая шишка.

— Умру, — простонал Макар, не открывая глаз, — скажи Олене, чтоб похоронила…

— Это они о столбик лично ударились, — показал Савва Чемерис на телеграфный столб, возле которого лежал Подогретый.

Коляда собрал все свое благородство и гуманизм, слепил из снега что-то похожее на голову Макара и приложил к шишке.

Когда Подогретый открыл глаза, Коляда с Саввой Чемерисом помогли ему встать на ноги.

— Это вы о столбик, — опять повторил Савва, — если б ударились жилкой, что возле уха, то завтра лично и хоронили б. А так, слава богу…

— Это же вы меня перевернули, чтоб вам!..

— Вы, товарищ голова, не матюкайтесь. Разве я виноват, что кони испугались и полозок сломался?.. Сам я вот лично тоже кожух разорвал… Если б ехали потихоньку, то хоть и перевернулись, но ничего б не было. А вы меня подгоняли, чтобы мы быстрее товарища Коляды приехали…

— Да замолчите!

— Почему я должен молчать, если моя правда? Я вам говорил, что дорога скользкая. Архимандрит на передние ноги не кованный, а вы мне: «Жми, гони, чтоб Коляда не приперся в райком раньше нас…» Я и гнал, дурак, а теперь вот кожух чини…

— Ничего я вам, дядько Савва, о Семене Федоровиче не говорил.

— Как же не говорили, когда говорили? Я говорю…

— Не слушай его, Семен. — Подогретый пощупал шишку, — Завези домой, а то помру.

Коляда усадил Макара в машину и сказал шоферу:

— Давай назад…

— А они ж говорили, что сегодня в райкоме решается их судьба… И что вы… — начал было Савва.

— Вы меньше слушайте, что говорят, — перебил его Коляда. — Видите, вон какая цаца на лбу у Макара Олексиевича? Я такой, говоря по правде, еще не видел.

Олена окаменела, когда в хату вошли Макар и Коляда.

— Кто ж тебя так размалевал?! — Она всплеснула руками и заголосила: — Ой, боже мой, уже среди белого дня разбой пошел! А ты ж всем угождаешь и слу-у-жишь!

— Да это я с саней упал, не галди. Спасибо Семену Федоровичу, подоспел, а то мог бы и дуба врезать в той канаве.

— Ложись быстрее, да врача пусть привезут, — кинулась к кровати Олена.

— Ты лучше на стол нам что-нибудь поставь. Ничего со мной не случится. — Макар подошел к зеркалу и общупал черно-сине-красную шишку.

— А может, у тебя сотрясение мозга? — Глаза Олены наполнились ужасом. — Все видишь и слышишь?

— Никакого у меня сотрясения. Шумит в голове, как в мельнице, но все слышу, — ответил Макар, но на всякий случай начал повторять таблицу умножения.

Когда насмерть перепуганный Олег Дынька, услышав конечно же от Михея о дорожных происшествиях Коляды и Подогретого, прибежал в хату Макара Олексиевича, то перед ним предстала совершенно мирная картина: под огромнейшим плакатом, который призывал отдыхать только на курортах Южного берега Крыма, сидели, обнявшись, два председателя и вели очень милый разговор. В стороне на лавке примостилась с мокрым рушником Олена. Дыньку тоже посадили за стол, но особого внимания не уделяли. Перед Колядой лежала раскрытая папка с газетными вырезками, в которую он тыкал пальцем: