На белом свете. Уран - [39]

— Вот моя слава! Тридцать шесть начинаний… Гремел когда-то Коляда! А ты меня не уважаешь…

— Уважаю… — возразил Подогретый. — Ты думаешь, что я хочу стать головой колхоза? А я не хочу… Пусть Олена скажет…

— А зачем нам эта морока? — подтвердила Олена. — Вон своих забот сколько!

Посидев час, Олег Дынька узнал, что лучших друзей, чем Коляда и Подогретый, нет на всем белом свете, что кто-то их стремится поссорить, но из этого ничего не выйдет, что они уважают друг друга, а кроме того, Семен Федорович еще уважает и Олену. (Олена: «Спасибо на добром слове»), а Макар Олексиевич давным-давно не встречал такой умной женщины, как Фросинья.

На прощанье они расцеловались. Олегу показалось, что огромнейшая шишка, которая с удобством примостилась на лбу Подогретого, улыбалась вслед уходившему домой Коляде.

Дынька был доволен, что конфликт между председателями завершился перемирием, ибо за свою жизнь успел убедиться, что ссоры к добру не приводят, особенно в Сосенке.

Когда Олег Дынька зашел в контору колхоза, то был удивлен, увидев за столом второго секретаря райкома Мостового. Рядом сидел Михей Кожухарь и тоже вглядывался в столбики цифр.

— А-а, комсомольский секретарь! Здорово! — Мостовой подал Олегу руку. — Как там ваше начальство, помирилось?

— Помирилось, Александр Иванович… Правда, Макар Олексиевич шишку небольшую посадил…

— Слышал, слышал, — улыбнулся Мостовой и посмотрел на курившего в уголке Михея Кожухаря, а потом к Горобцу: — Так что, Леонтий Гнатович, хвалиться нечем.

— Нечем, — вздохнул Горобец.

— Никак не можем на ноги встать, — подтвердил Кожухарь. — То укрупнялись, то разъединялись, так задергали друг друга… А земля этого не любит.

— Пройдемся в мастерские, — предложил Мостовой, — хочу Мазура и Снопа увидеть.

Они сидели в кузнице и разговаривали, как вдруг вбежал мальчишка — и к Мирону:

— Идите, дядьку, а то ваш Максим с бугаем борется!

И правда, возле фермы стояли хлопцы и громко смеялись. Мирон еще издали увидел, как Максим подошел к быку и схватил его за рога. Бык наклонил голову, резко мотнул ею, и Максим выпустил рога.

— Давай, давай, Максим! — подзадоривали хлопцы. — За хвост его!

— Через себя перекинь!

Максим вытер руки о полы фуфайки, взглянул на Софию, которая стояла среди девушек, и опять подошел к быку. Но не успел ухватить его за рога, как сзади щелкнул кнут и полоснул Максима по плечу. Все вокруг так и покатились со смеху.

— Кто это? — обернулся Максим и увидел отца.

— Ты что себе думаешь? — Отец опять замахнулся, но не ударил. — А ну, марш домой!

— Ну, так бы и сказали, а то сразу батогом. — Пристыженный Максим опустил голову.

— И уродится такое! — пожаловался Максим Мостовому. — Чертов хлопец!

— А чем им заниматься? — с усмешечкой спросил Михей, свертывая длиннющую цигарку. — Клуба, как у людей, нет, электричества — тоже…

Эти слова были адресованы явно Мостовому, который не без любопытства присматривался и прислушивался ко всему. Вот и сейчас Мостовой уловил на себе вызывающий взгляд широкоплечего парня в сбитой набок ушанке. Умышленно не отвел глаз от этого взгляда, и парень с горькой иронией промолвил:

— Оставайтесь у нас, не такое увидите. Та еще культура! Или вас только сводки интересуют?

— Не только сводки, — после паузы ответил Мостовой.

— Оно и видно, — и парень отвернулся.

— Нет, обожди. А ты что хочешь, чтобы я в вашем клубе натопил?

— Да разве это клуб?

— У меня хата побольше… — хмыкнул кто-то. — Там скоро волки заведутся.

— Как твоя фамилия? — спросил Мостовой у парня.

— Ну, Гайворон Платон. А что?

— Так возьми, Гайворон, и натопи печку… А то рога быкам свернуть умеете, а натопить в клубе не можете.

— Вы меня, товарищ, не знаю, кто вы, на бога не берите. Я уже молотком намахался за день. А вы если не устали, то можете натопить. — И Платон вышел из толпы.

— Да это ж секретарь райкома, — кто-то шепнул ему. Но Платон не услышал…

Напротив конторы колхоза стояла низенькая длинная хата с маленькими окнами. Половина крыши — под ржавой, прохудившейся жестью, а остальная часть покрыта соломой. Когда-то здесь жил священник. Но в тридцатых годах, когда с церкви поснимали колокола, отец Иоанн напился с горя, синькой написал на стене возле алтаря: «Бога нет» — и переехал к сыну в Донбасс.

В хате разместили два класса начальной школы, потом превратили ее в общественную кладовую, а после войны — в читальню. Но поскольку зимой читать здесь было холодно, а летом некогда, то вывеску «Читальня» сняли и написали: «Клуб». Районный отдел культуры сообщил в область об открытии на селе еще одного очага культуры. Олег Дынька повесил на дверь «очага» большущий замок, и на этом дело завершилось.

…Олег Дынька долго копался в замке, пока наконец открыл клуб. Десятилинейная лампа не горела — не было керосина, и Дынька принес лампу из сельсовета. В так называемом зале под стенами стояло несколько лавок, в углу — шаткий столик, под ногами поскрипывали старые половицы, дверцы печки были открыты, и в ней тоскливо скулил ветер. В другой комнатке стояло несколько шкафов с книгами, а на столике — шахматная доска, на которой черные дали мат белым.

— Пошли, Дынька, — сказал Мостовой, — нет, нет, клуб не закрывай.