Мышонок и его отец - [12]

– А лягушек едят? – спросил мышонок.

– Если поймают, – ответил Квак.

Землеройки выступили на освещенную луной полосу, и мышонок из-за плеча отца увидел небольшой отряд, сбившийся в кучку на снегу и ощетинившийся крошечными копьями. Как только разведчик приступил к докладу, пение оборвалось, но раскатистая дробь барабанчика из ореховой скорлупки и плач тростниковой дудочки не смолкали.

– Копья отравленные, – сообщил Квак.

– Осторожней! – воскликнул мышонок. – Не подходите ближе!

– Назад тоже нельзя, – возразил Квак. – Там Крысий Хват.

– Вечер добрый! – хриплым шёпотом приветствовал их Крысий Хват. Слониху он оставил в кустах, ибо предпочитал подкрадываться к жертвам незаметно. – Пребываем в сомнениях? – поинтересовался он. – Гадаем, какой путь нам избрать?

Квак не забыл своего обещания – идти с мышонком и его отцом лишь до тех пор, пока дороги, предначертанные им судьбой, не разойдутся. И судя по всему, час разлуки настал: дружба. – дело благородное, но жизнь милее. Квак выступил из теней и запрыгал навстречу Крысьему Хвату, надеясь отвратить его гнев хотя бы от себя какой-нибудь кроткой отповедью.

Крысий Хват смутился. Квак казался совсем беззащитным, но преследователю стало не по себе. Он всегда побаивался гадальщика, подозревая в нём не только провидца удач и бед, но и деятельного их пособника. Стараясь не встретиться с ним глазами, Крысий Хват шагнул вперед – и поймал на себе пристальный взгляд мышиного детёныша; ночное небо отражалось в его стеклярусных глазках. И внезапно Хват почувствовал, что его будто магнитом тянет к мышонку с отцом и что-то от него требуется, – он даже чуть не забыл, что собирался с ними покончить. Встряхнувшись, он нагнулся за камнем.

– Отойди, Квак, – велел он. – Твоим дружкам конец. Квак ещё не придумал, как смягчить Крысьего Хвата; оставалось действовать по наитию.

– Позволь мне предсказать тебе будущее, – выпалил он. Крысий Хват протянул ему лапу и рассмеялся:

– Валяй! Очень может статься, что из всей нашей честной компании только у меня оно и будет.

Квак приблизился к нему с улыбкой, но протянутую лапу так и не взял, и с языка его так и не полились уже почти сложившиеся в уме любезные речи. Гадальщик поймал себя на том, что смотрит Крысьему Хвату прямо в глаза, и ощутил в себе иные слова – странные и таинственные, и широкий рот его распахнулся помимо воли.

– Пёс вознесётся, – вымолвил он, – а крыса падёт.

Крысий Хват отпрянул, как от удара.

– Это ещё что такое? – прорычал он. – Что это значит?

Но Квак и сам понятия не имел, что бы это значило, да и не до того ему было. От души вознегодовав на судьбу, столкнувшую его с этими мышатами, он почувствовал, как рот его опять раскрывается сам собой, и услышал будто со стороны собственный голос, повторяющий слово в слово:

– Пёс вознесётся, а крыса падёт.

– Может, и так, – рявкнул Крысий Хват, в гневе позабыв свои страхи, – но первым падёшь ты! Ты – и твои дружки-заводяшки! Я вырву тебе глотку!

– Разумеется, – согласился Квак. – Почему бы и нет?

Он печально кивнул и, оборотившись к Крысьему Хвату спиной, уставился на землероек, которые уже развернулись кругом и ожидали только «шагом марш!», чтобы двинуться дальше, прочь от опушки. Над строем копий в лунном свете блеснуло знамя – рваная, обвисшая на древке кротовья шкура. Квак вздохнул и подумал: интересно, а о чём в свои последние мгновенья думал крот?

– От них подмоги не ждите, – прервал его раздумья Крысий Хват. – Если у вас есть что сказать друг другу на прощанье, то сейчас – самое время.

– ПРОВИАНТ! – взревел Квак. – СВЕЖЕЕ МЯСО ДЛЯ АРМИИ! ПРОВИАНТ ДЛЯ БОЙЦОВ! СЮДА!

– Провиант!!! – разнёсся ответный вопль над заснеженным лугом. И тотчас же тесная кучка темнеющих на снегу фигурок обернулась могучей лавиной, устремившейся с копьями наперевес к единой цели, и знамя взвилось и затрепетало над головами тощей хоругвью голода.

– Что же ты, не останешься на обед? – окликнул Квак пустившегося наутёк Крысьего Хвата, но тот не ответил: спасая свою шкуру, он опрометью ринулся под деревья и растворился в тени, как только гадальщика и мышонка с отцом накрыло волной мускусного запаха.

– Дядюшка Квак! – вскрикнул мышонок. – Эти землеройки вас съедят!

– Лучше пусть они, чем Крысий Хват, – заявил гадальщик. Собравшись предать друзей, он невольно предал сам себя – и теперь принимал свою участь безропотно и смиренно. Резко сбавив шаг, солдаты остановились прямо перед ним; два или три из самых подслеповатых наткнулись на мышонка с отцом и сбили их наземь. Все они были худющие, изголодавшиеся и беспрерывно двигали челюстями, словно готовы были сжевать без промедления всё, что ни попадётся им на пути.

– Жёсткий. Очень твёрдый и жёсткий, – пожаловался солдат, потирая нос, ушибленный о мышонка-отца.

– Для офицерского стола сгодится, – сказал другой. – А вот этот – ничего, – добавил он, ущипнув Квака. – Жирненький. И пахнет вкусно.

– Да-да, – подхватил кто-то. – Я лягушку пробовал. Они вкусные.

Тут показался капрал – землеройка с надменно задранным носом. Он встал перед Кваком, покопался в сумке из мышиной шкурки и достал соломинку.

– Одна лягушка, – объявил он и надкусил соломинку, оставляя зарубку. – Два… чего два-то?