«Мы жили в эпоху необычайную…» Воспоминания - [28]

Раюша занималась на высших женских политехнических курсах, основанных профессором Ариан. Она была не очень счастлива. Призвание ее с детства — медицина, а ей приходилось бесконечно заниматься высшей математикой, физикой, черчением.

Она подружилась с однокурсницей Катюшей Филлипповой, приехавшей из Тамбова учиться в Петербург. Поэтому скоро все тамбовское землячество стало появляться в нашем доме. Помню милых земляков Катюши, студентов университета — Колю Мугланова (принадлежавшего к партии социал-демократов), Сергея Кожухова (эсера), с внешностью Христа, Анатолия Хренникова (социал-демократа), Мещерякова (студента какого-то технического вуза, жениха Катюши) и, наконец, умницу девятнадцати лет, студента юридического факультета Якова Израилевича Гимпельсона, тоже социал-демократа, впоследствии довольно крупного адвоката, ведшего политические дела и кончившего свою жизнь в ссылке, где он тяжело заболел туберкулезом и умер. У Анатолия Хренникова было две сестры, учившихся на каких-то курсах иностранных языков; они тоже бывали у нас, но не так часто, как их брат и его товарищи.

Помню этих юношей, которым в то время было не больше девятнадцати-двадцати. Когда они собирались вместе, часто пели студенческие песни хором, иногда старые русские или тюремные, или революционные: «Не осенний мелкий дождичек», «Gaudeamus», «Варшавянку» и многие другие. Иногда спорили на политические темы. Особенно не ладили между собой Мугланов и Гимпельсон (социал-демократы) с очаровательным христообразным Кожуховым (эсером). Помню, как однажды, сидя со мной наедине, Гимпельсон, поглаживая мои длинные косы, говорил: «Не увлекайтесь, Манечка, тем, что говорит Кожухов. Не увлекайтесь романтикой его слов и его романической внешностью. То, что он говорит, неверно, неправильно. Правильно то, что говорю я и Коля Мугланов».

Помню, как ужасно я взволновалась, когда А. Хренников попросил меня помочь ему. В то время он жил нелегально по фальшивому паспорту: его искала полиция, фотографии его были вывешены в участках, за его поимку предлагалась какая-то сумма денег — мы же его выкрасили перекисью водорода в рыжий цвет так, что он стал неузнаваем, да нацепили ему большие очки на нос и достали чью-то чиновничью фуражку. В тюрьме (Литовский замок; он был сожжен во время революции) на Мойке сидела его невеста. Сам он появляться там, хоть и крашеный, не решался. А необходимо было сообщить ей, кажется, что он собирался бежать за границу — или что-то еще, не помню.

Он просил меня в день передач от двенадцати до двух пойти и передать ей коробку шоколадных конфет, в дно которой была вклеена записка на тонкой папиросной бумаге, сообщавшая нужные сведения. Я должна была сказать, что эта Варя — моя двоюродная сестра. Я была горда, что мне доверили такую важную вещь, но и боялась, сумею ли выполнить это поручение.

Я согласилась. Хренников вручил мне идеально завернутую коробку шоколадных конфет из хорошей кондитерской, и я отправилась, сказав маме, что должна еще до школы зайти в книжный магазин, поискать нужный мне учебник. Волновалась я ужасно. Но, по-видимому, на моей круглой детской физиономии это не отразилось.

Стояла зима. На мне было теплое полупальто с серым беличьим воротником и такая же беличья шапка пирожком (по тогдашней моде) с задорно торчавшим серым перышком. В руках школьная сумка, в которой рядом с учебниками лежала и коробка конфет, красиво перевязанная розовой лентой. Я вошла в помещение тюрьмы — туда, где смотрительница принимала передачи. Я протянула коробку с запиской, на которой было написано, кому ее передать. Мне в это время было лет пятнадцать-шестнадцать, но выглядела я не больше как двенадцатилетней. Я постаралась сделать самую приятную физиономию, кажется, даже сделала книксен и сказала:

— Можно передать моей двоюродной сестре Варе такой-то (сейчас уже не помню фамилию) эту коробку?

Смотрительница взяла у меня коробку, и приветливо взглянув на меня, спросила:

— А где ты ее взяла?

Я, мило улыбаясь, ответила:

— А я по дороге только что купила ее в такой-то кондитерской.

— Жаль развязывать, — сказала женщина, — очень уж красиво упакована.

Я, опять же с милой улыбкой, сказала:

— Как нужно, так и делайте.

— Ну, не буду развязывать. Ты ведь ее только что купила?

Я подтвердила. Она приняла у меня передачу, и я радостно закрыла сумку, собираясь пулей вылететь из тюрьмы. Но, очевидно, я понравилась надзирательнице, она погладила мои косы и сказала:

— Ты славная девочка, хочешь, я тебе сделаю что-то приятное? Через несколько минут твоя сестричка пойдет вместе со своими товарками на прогулку. Я поставлю тебя так, что ты сможешь ее увидеть и кивнуть ей — вот-то она обрадуется!

О, ужас! Я ведь никогда этой Вари не видела. А она обо мне и вообще ничего не знает. Сейчас все и откроется, подумала я. Я улыбнулась как можно приятнее, сделала книксен и сказала:

— Я очень вас благодарю, но у меня считанные минуты в распоряжении. Я спешу в гимназию, я учусь в гимназии Стоюниной, а туда идти очень далеко. Я должна поспеть на урок ровно к двум часам. Очень, очень вас благодарю, но никак не могу задержаться. Большое вам спасибо!