«Мы жили в эпоху необычайную…» Воспоминания - [12]

Стоял в комнате еще письменный столик из резного дуба с множеством фарфоровых фигурок и прелестной чернильницей русского фарфора, изображавшей русского пастушка в лаптях и онучах с дудочкой в руках, опиравшегося на сруб дерева, где помещалась чернильница, и правее — молоденькая пастушка, опиравшаяся на такую же, как чернильница, песочницу. Все это на фарфоровом постаменте, изображавшем траву. Мы с сестрой получили в наследство и этот столик, и эту чернильницу. Столик и сейчас стоит в нашей комнате, а чернильницу мы давно разбили, еще в раннем детстве. Стояли в этой комнате и мягкий диван, и кресла, и овальный стол, и прелестный шифоньер, из которого бабушка от времени до времени вытаскивала ручной вышивки лоскутки и дарила нам.

Вторая комната служила столовой и спальней. Она была меньше размером и темновата. Красного дерева кровать стояла за ширмой. Тут же и киот с образами. Затем столовый стол, шкафчик красного дерева (он и сейчас стоит возле столика, за которым я пишу), стулья и пр.

И была еще маленькая шкатулочка резного дуба. Шкатулку эту, по словам бабушки, вырезал перочинным ножом один из ее поклонников — офицер, ухаживавший за ней, когда ей и шестнадцати лет еще не исполнилось. Евдокия Степановна, или Eudoxy Lazarewsky — как значится на визитной карточке, хранящейся по сию пору в шкатулке, — подарила эту вещицу сестре Раюше.

Евдокия Степановна была вдова. У нее был единственный сын, которого она очень любила. Но он много пил, был женат на немке и причинял матери немало огорчений. Она не любила свою невестку, и нелюбовь эту перенесла и на детей ее, то есть на своих внуков.

Обожала же она мою старшую сестру Фанни, первой учительницей музыки которой была. Меня и вторую сестру, Раюшу, она знала со дня нашего рождения и считала нас своими внучками, поэтому возмущалась, когда мы ее называли Евдокией Степановной, как учила нас наша мама, и требовала, чтобы мы называли ее бабушкой.

Вот потому-то у нас была бабушка Евдокия Степановна Лазаревская, не связанная с нами никакими узами родства. Поистине, это было гетевское Wahlverwandschaft — родство по выбору!

Когда появился наш парижский дядюшка, он тоже был включен в родственные связи Евдокии Степановны. Каждое воскресенье он обязан был приходить с какой-нибудь французской книгой, преимущественно это был журнал Revue des Deux Mondes, который он выписывал из Парижа, и в течение двух часов, а то и больше читал ей вслух. Она наслаждалась его парижским произношением, черными нафабренными усами и почтительным отношением.

Как-то она подарила мне и сестре Раюше платье из легкой летней ткани сурового цвета с превосходно вышитыми гладью букетами фиалок на фоне зеленых листьев по подолу. Лиф был гладкий, с вырезом, открывавшим плечи и часть груди — по вырезу опять же шла узкая каемочка из отдельных вышитых гладью фиалок и листиков; такая же каемочка шла по низу коротенького гладкого рукавчика. Лиф украшала косыночка, перекрещивающаяся на груди, по краям тоже расшитая фиалками и листочками. Платье было прелестное.

Бабушка рассказала, что она носила его лет в пятнадцать или шестнадцать — в летнее время в Петергофе, где они жили с отцом, несшим какую-то службу при дворе. К тому времени, когда мы получили этот очаровательный наряд, платье было уже изрядно ветхое и испорченное ржавчиной (очевидно, лежало в сыром месте). Когда мы достигли тринадцати-четырнадцатилетнего возраста, мы несколько раз надевали его на костюмированные детские балы. Платье пользовалось неизменным успехом. По моим позднейшим подсчетам, оно относилось к тридцатым годам прошлого столетия. Оно и сейчас у нас хранится, но его нельзя ни чистить, ни надевать — того и гляди расползется. Однако вышивка все так же очаровательна и свежа, чуть побледнела только. Бедные крепостные девушки — сколько труда и какой порчи глаз им стоила эта вышивка легкого летнего наряда кокетливой девочки.

В 1902 или 1903 году сестра Раюша фигурировала в нем на детском костюмированном балу на даче в Мартышкине. К ней подошел художник К. Сомов, гостивший там у своих родственников и присутствовавший на балу, долго рассматривал платье и расспрашивал, откуда оно ей досталось.

Сколько прелестных мелочей дарила нам бабушка! Так, помню, подарила она нам черный лакированный ящик с нарисованными мелкими цветочками. В нем было множество отделеньиц, где были разложены моточки разного цвета бисерных ниток, невообразимо нежных тонов. Там же хранились тончайшие иголочки и катушечки тончайших ниток, а также воск для навощивания их. Очевидно, когда-то, в дни молодости бабушки, было модно вышивать бисером, и в ящичке находилось все необходимое для этого вида изящного рукоделия. Мы с сестрой быстро понаделали бусы куклам, иголки растеряли, воск употребили на какие-то дела, а прелестный ящичек изрезали и изломали. Маленькие варвары!

Позднее, когда мы переехали на Васильевский остров, мы редко ездили к Евдокии Степановне. Одна только старшая сестра посещала ее часто. Она по-прежнему была ее верным секретарем, вела все ее дела, ездила получать для нее деньги в банк, выполняла все ее поручения. Бабушка очень ее баловала. Когда мама отказывала Фанни в покупке новой шляпки или перчаток, бабушка тотчас же выдавала нужную сумму денег, чтобы ее любимица не огорчалась.