Мы — военные - [92]

Стесняясь суровой старухи, Дуняша спрашивает робко:

— Тамара Павловна дома?

— Там! — кивком показывает Зинаида Карповна.

Дуняша приоткрывает портьеру, просовывает голову. Снежинки, растаявшие на ее пушистых волосах, блестят бриллиантовой россыпью.

— Можно?

— Входи.

— А я Кузика проведать. Как он тут?

Дуняша подвигает к детской кроватке табуретку, присаживается на самый краешек, непроизвольно подражая тете Оле.

— Ну как, растем, Кузьма Алексеич? — начинает она свой разговор. — Хорошая твоя пора — ни горя ни заботы. А у меня, Кузьма Алексеич, перепутались в жизни все стежки-дорожки — не знаю, что и делать… Придется обратно путь держать, на Кантемировку. Там все-таки родная сторона, свои люди…

Тамара прислушивается к жалобам Дуняши, помалкивает: ведь не к ней, а к Кузьме обращается девушка. Красными чернилами Тамара исправляет ошибки в сочинениях своих «рабфаковцев».

Упрямая женщина не оставила начатого дела. Не прошло и двух недель после родов, как занятия в ее вечерней школе возобновились. Только проводились они теперь не в колхозном клубе, а в расположении военного городка. Командир роты хотел для этой цели отгородить уголок в фойе солдатского клуба, но лейтенант Гарусов предложил другой вариант.

— Товарищ майор, — сказал он, — а почему бы Тамаре Павловне не проводить занятия в нашем офицерском общежитии? Комната большая, а жильцов в ней двое — я да Захарчук. Мы с ним за английский беремся поздно, когда у Тамары Павловны занятия уже заканчиваются. Так что не помешаем друг другу.

Предложение понравилось Лыкову: лучше, если посторонние не будут маячить в расположении роты.

— Значит, решил у себя на квартире организовать учебный комбинат? — сказал он. — Ну что ж, пусть будет по-твоему.

Более половины учеников у Тамары Павловны отсеялось. Осталась девятка самых упорных и настойчивых: пять парней и две девушки из «Новосела», Клюшкин и Калашников. Одни успевали хорошо, другие похуже, но Тамара твердо надеялась, что все девять весною сдадут государственный экзамен и получат аттестат зрелости.

Алексей и Зинаида Карповна беспокоились: как бы не подорвала Томка свое здоровье, как бы не пропало у нее молоко. Но Тамара, хотя и уставала, чувствовала себя превосходно, а Кузьма не испытывал голода.

Тамара отрывается от тетрадей — взглянуть на сына. Да и жалобы Дуняши нельзя оставлять без ответа.

— Эта гражданочка мелет чепуху, — наклоняясь над ребенком, произносит она в тон Дуняше, — понимаешь: че-пу-ху! Как будто здесь не родная сторона, как будто здесь не свои люди!..

— Так-то оно так… Но что все-таки мне делать, Кузьма Алексеич?

— Не журиться — вот что.

— Рада бы не журиться, да что-то не получается…

— У такой молодой, здоровой и вдруг не получается! Да ведь она же комсомолка, Кузьма Алексеич! Надо только полезным делом заняться, тогда скорее на душе посветлеет.

— Каким делом-то? Завязочки к халатам пришивать? Я и пришиваю…

— Завязочки тоже работа. Но при желании можно и другое дело найти. Вот в соседнем колхозе бухгалтера осенью проводили в армию. Спроси, Кузьма, у нее: не могла бы она хоть временно пойти на его место? Плохо у них там с бухгалтерией.

Некоторое время Дуняша сидит молча и неподвижно, голова ее склонилась к плечу Тамары. Кузьма по-прежнему не обращает на женщин никакого внимания — не желает быть посредником в их разговоре. Он занят более важным делом: терпеливо и сосредоточенно ловит раскрашенного петуха, что висит над ним, привязанный за ленточку. На дворе свистит и завывает метель, царапает белыми когтями по оконному стеклу.

— Это правда? — спрашивает наконец Дуняша.

— Правда. Мне говорил Петр Иванович Хмельной — он в колхозе секретарь партийной организации. Инвалид.

— Пошла бы я, честное слово, пошла бы…

И добавляет шепотом, словно боясь, что Кузьма и в самом деле поймет ее:

— Весною на могилку бы к Анатолию… А то ведь Кантемировка далеко, не прилетишь ласточкой. Поговорите там с колхозным начальством, Тамара Павловна.

— Завтра Петр Иванович обещал сам сюда наведаться вместе со своими школьниками — он вроде родителя у них, за успеваемостью следит. Вот сама и поговоришь.

Супруги Пахоменко были довольны тем, что их скромная племянница определяется в соседний колхоз: и на глазах всегда будет, и скорее «войдет в норму», как сказал Николай Иванович.

На новом месте Дуняша освоилась быстро. Службу начала она с наведения порядка в помещении, где находилось правление колхоза. Во всех комнатах чисто вымыла полы, вытерла пыль на подоконниках, столах, полках шкафов. Председателю колхоза, с довольным видом обозревавшему обновление апартаментов правления, сказала так, словно журила отца:

— На «Победах» раскатываете, а тут грязь развели… Вы думаете, это хорошо — под паутиной сидеть?

— Плохо, конечно… — виновато почесал за ухом Митрофан Кириллович.

В коридоре он встретил Хмельного. Тот спросил:

— Ну, как девица?

— Чистюля!.. Чуть ли не языком вылизывает.

— Видал, какую я сосватал!

— Погоди хвалиться. Сосватал!.. Мне бухгалтер нужен, а ты уборщицу привел. Поглядим, насколько она в своем деле востра.

Однако Дуняша оказалась востра и в исполнении своих непосредственных служебных обязанностей. Разбираясь в запущенном учете колхозного производства, она обнаружила, что трудодни начислялись порой неправильно. Выявились и явные злоупотребления.