Мы — военные - [136]

Ничего, терпеть можно. Однако неужели придется вести в противогазах огонь? Ну держись, шапка с волосами!

И вот они, слова ожидаемых команд. Морковин, не снимая маски, бубнит их глухо, каким-то чужим голосом, однако вполне внятно. Стрелять будет не вся батарея, а лишь первое и второе орудия.

Я бросаю беглый взгляд в сторону второго расчета. Солдат, что стоит у прицельных приспособлений, поворачивается ко мне лицом-маской и поднимает руку. И моя рука поднимается над головой. Посоревнуемся, Костя, в условиях, приближенных к боевой действительности!

Больше мы с ефрейтором Беридзе до самого отбоя не обмениваемся ни взглядами, ни жестами — не до того.

— По пехоте… Взрыватель замедленный…

Это, повторяя команду, произносит сквозь маску Бондаренко. Снарядный быстро вынимает из ящика указанный снаряд.

— …Заряд второй…

Ловкие руки безошибочно выхватывают из гильзы два пучка заряда. Собери заряд неправильно — получится недолет или перелет на сотни метров от цели.

От зарядного тяжелый снаряд нежно и осторожно принимает заряжающий Бобков. Этот широкоплечий артиллерист, занявший мою прежнюю должность, кажется, тоже не подкачает.

Мною уже установлен указатель прицела против шкалы, соответствующей заряду. Слышу очередную команду:

— Прицел сто десять… Уровень тридцать ноль-ноль… Основное направление, правее ноль тридцать…

Спокойно устанавливаю угломер. Прильнув к панораме, вращаю маховичок поворотного механизма. Прямые паутинки перекрестия совпадают с точкой наводки — концом шеста, привязанного к сосне. Теперь следует поставить нужные деления на уровне и прицеле…

Но как все-таки душно и трудно в противогазе! Это неважно, что все лицо стало мокрым от пота. Глаза… Глаза потеют! Как же работать наводчику, если глаза застилает соленая влага?! Кажется, что еще мгновение — и я не буду видеть ни прицельных приспособлений, ни своих товарищей.

— Спокойно, Данилов, спокойно!

Я не вижу командира орудия, но слышу его голос, чувствую его присутствие. Глубоко вдохнув, выпячиваю нижнюю губу и с силой дую под маску. С глаз сбегают капли пота. И снова передо мной открывается белый свет. На миг за двумя парами очков вижу серые, с темным ободком глаза сержанта Бондаренко. Строгие и добрые глаза моего командира. Они требуют, ободряют, успокаивают.

Да что ж я за человек буду, если подведу товарищей!

Уверенно, словно и не было заминки, ставлю деления на уровне и прицеле, выгоняю пузырек продольного уровня на середину. Вслух читаю показатели на шкалах, чтобы командир расчета мог сверить их со своими вычислениями, контролируя мои действия.

— …Один снаряд… Огонь!

Замковый плавным движением правой руки открывает затвор и проворно освобождает место для заряжающего. Из сильных рук Бобкова снаряд с легким звоном досылается в ствол.

И едва сержант успевает произнести последнюю команду, как я резко, но не очень сильно дергаю за шнур. Раздается выстрел.

Пороховые газы синеватыми струйками растекаются по огневой позиции, медленно тают. В противогазе не могу чувствовать их запаха, но мне кажется, что я улавливаю этот горьковатый запах.

Охваченный боевым азартом, нетерпеливо жду следующих команд.

— Прицел сто два…

Ага, значит, первый снаряд разорвался за целью и пехота «противника» продолжает наступать. Скорее, скорее накрыть ее точным огнем!

Идут учения… Учения? Нет, это же настоящий бой, а не условный! Перебежками, падая и поднимаясь, к нашим траншеям приближаются зловещие фигурки в чужой, ненавистной мне форме.

Сколько продолжался этот «бой»? Не знаю. Я потерял всякое представление о времени.

Уже не пекло меня июльское полуденное солнце, не душила маска противогаза, плотно прилегающая к лицу.

Отбой показался мне неожиданным. Снимаю противогаз. До чего же приятен ветерок, освежающий лицо! Легкие мои заполняются чистым воздухом. Кружится голова, все вокруг медленно плывет, покачивается. Плывут мои улыбающиеся боевые товарищи. И я, наверное, улыбаюсь так же счастливо и слегка ошалело.

Еще раз глубоко, словно курильщик, затягиваюсь воздухом. Головокружение проходит. Как-то по-новому сияет мир, заполненный солнцем, зеленью, голубизной неба.

К нашему орудию подходят старший по батареи и незнакомый мне офицер с фотоаппаратом.

— Вот вам и Данилов, — кивая на меня, говорит Морковин, — самая подходящая кандидатура для очерка. Отец — артиллерист, геройски погиб в боях за Прибалтику. Сын тут же служит, отличник. Чего вам еще?

— Да, может получиться очерк, — соглашается корреспондент. — Для начала сделаем снимок, Повернитесь-ка; товарищ ефрейтор, вот в эту сторону.

Я почувствовал себя неловко и попросил:

— Разве наводчик второго орудия хуже работал?

— Наводчик второго? — подумав, переспрашивает лейтенант Морковин. — Трудно сказать… Оба расчета действовали отлично.

— Значит, и писать надо обо всем расчете!

— Ну посмотрим, посмотрим, — посмеивается корреспондент. — Давайте побеседуем.

Он завел с нами длинный разговор об учебе, солдатской жизни, о родных…

Сфотографировал расчет в полном составе у орудия.

Собираясь уходить, отвел меня и Костю в тень густой ели.

— Сделаем кадр на всякий случай. Ну-ка, обнимитесь, дружки, — попросил он. — И улыбайтесь, будто перед вами не я, а ваши девушки. Шире улыбайтесь!