Мы — военные - [138]

— Сыночек!.. Да как же ты надумал-то?.. Чего же вы тут на жарище? Проходите в дом!..

Антон задержался у нас недолго. Пошептался немного с мамой за штапельной занавеской и стал прощаться.

— Ну, Данилов, будь готов!

Я знаю, о чем он напоминает. В пионерском салюте поднимаю руку.

— Всегда готов!

XIII

На второй день перед вечером разыгралась гроза.

Едва вбежал я на свое крыльцо, возвращаясь с поля, как по сухой земле, покрытой пылью, мягко, будто по войлоку, зашлепали крупные дождевые капли. Сквозь нарастающий шум дождя до меня донесся гул автомобиля. Я задержался на крыльце.

Машина с закрытым кузовом остановилась у нашего дома. Не Антон ли? Конечно он! Машет мне из кабины:

— Давай, ефрейтор, собирайся быстрее! — И озорно кивает в кузов машины: — На охоту поедем.

В кузове машины было полутемно. Свет скупо проникал сюда через маленькие оконца, заделанные решеткой. Дождь вовсю барабанил по крыше кузова, пятнал на оконцах стекла, струился по ним.

С трудом разглядел я, что в кузове уже пристроились двое: незнакомый мне милиционер и старый Родион — член сельсовета.

…Когда приехали в Репное, гроза уже прошла. Летний вечер еще ярко горел чистой, будто обмытой дождем, зарей. Шофер притормозил. Крышу кузова с шуршанием обмело ветвями, обдало брызгами — мы остановились под деревьями.

Спрыгнув на землю, огляделись. Машина стояла в глухом переулке, полуприкрытая мокрой листвой ив. Неподалеку, на фоне зари, ставшей теперь багрово-тревожной, темнела мрачная бревенчатая пятистенка Терентия Бугаева. Все окна в ней были занавешены чем-то плотным.

Еще двое в милицейской форме вышли к нам из-за деревьев.

— Порядок? — спросил у них Антон.

— Полный, товарищ лейтенант. Собрались, молятся.

— А сам?

— Там же.

— Так… Вы, Аристов, станете у палисадника. Вы, Кащенко, позади двора. На всякий случай. Остальные со мной. Пошли.

Дверь молельни оказалась изнутри запертой. На наш стук долго не отзывались. Потом в сенях скрипнула половица. Вкрадчивый мужской голос спросил робко:

— Кого еще Христос привел?

— Открывай, дядя Терентий! — потребовал Антон.

— Кто это?

— Открывай, открывай!

Хозяин еще повозился у двери, потом засов со скрежетом отодвинулся. Из сеней осторожно выглянул благообразный, еще не старый дядька с острой бородкой. Не то от страха, не то от удивления рот его, влажный и какой-то припухлый, повело в сторону.

— Милиция… По какой оказии к нам, дозвольте узнать?

— Есть предписание проверить, что тут за народ.

— А ведомо вам, начальники хорошие, что вторгаетесь в молитвенный дом, по всем правилам зарегистрированный в соответствующих учреждениях?

— Ведомо. Не задерживай, дядя Терентий!

Легонько отстранив плечом благообразного дядьку, лейтенант входит в сени, из сеней в избу. Мы — басовитый милиционер, сидевший со мной в машине, дед Родион и я — следуем за ним.

В избе, превращенной в молельню, я в первые минуты чуть не задохнулся: настолько сперт в ней воздух, до отказа насыщенный сладковатой гарью свечей, тяжелыми испарениями потных человеческих тел. Люди — в большинстве пожилые женщины — стояли на коленях, тесно прижавшись друг к другу, и пели что-то божественное. Демонстрируя полную отрешенность от всего мирского, сектанты на нас не обращали ни малейшего внимания, продолжали тянуть свое странное песнопение.

— Тихо! — гаркнул басовитый.

Он стоял у порога. Антон Лесных проходил по рядам коленопреклоненных людей:

— Бабка Маланья, известная личность… Марья Сергеевна, что дочку в школу не пускает… Тетка Степанида… Та-ак!.. Павел Иванович Распопин, бывший бригадир, тоже в бабью отару затесался… Та-ак!.. Глафира Мочалина, ясновидящая пророчица, без нее, конечно, какое молебствие!..

При последних словах Антон оглянулся на меня, кивнул в сторону полной женщины с отвислыми, дряблыми щеками. Так вот какая она, Наташина тетка!

Признаться, я не очень вежливо рванул за плечо Глафиру.

— Где Наталья?

Обрюзгшее лицо, полное лицемерной кротости, осталось неподвижным, только уголки губ презрительно опустились вниз.

— Где Наталья? — повторяю я.

Не отвечая, женщина поводит крутым плечом, чтобы освободиться от моей руки. Но тут я и сам оставляю Глафиру, привлеченный истошным криком Родиона:

— Он, окаянная сила, он!

С искаженным лицом и вытянутыми вперед, судорожно скрюченными пальцами дед Родион пробирался к мордастому человеку, заросшему до самых бровей. Мордастый притулился за печкой. Полузакрыв глаза, он стоял на каком-то низком ящичке и шептал молитву. Шепот его, громкий, с придыханием, разносился по всей избе:

— …Блажен бога-Христа в душе несущий, деяния антихриста отвергающий…

Явно привлекая к себе внимание паствы, он как бы не видел ни старика, ни лейтенанта милиции, пробирающихся к нему. Перед ним, загораживая дорогу, появился вдруг Терентий — руки умоляюще сложены на груди, на слюнявых губах заискивающая, жалкая улыбочка.

— Христом богом прошу: не обижайте нашего пастыря духовного ни словом, ни делом!.. Всевышний осенил его своей благодатью…

— Отойди, дядя Терентий!

Но Терентий не отходит. Тщедушным телом своим прикрывает он мордастого и уже с угрозой вопит:

— Вы не имеете права тревожить брата Сергия во время молитвы!