Мы — военные - [130]

— Чего к девчонке пристаешь? Чего надо, сатана непутевый? Господи, прости меня грешную… Вот навязался на мою душу!.. Чего бельма вытаращил? Носит тут тебя нечистая сила!..

Как-то утром я по пути в школу подошел к твоему дому. Мне нужно было предупредить тебя, чтобы ты захватила краски — оформлять стенную газету. Чтобы Просянка не заметила, притаился за плетнем. И вот слышу она кричит:

— Нечего тебе там хвостом вертеть, в твоей школе! Прыгают, полуголые, гогочут, беса тешат… А мать тут хоть разорвись одна.

— Мама, я тебе помогаю, — робко возразила ты.

— Уж напомогала! Все с книжками да с книжками… Какую-то стенгазету выдумали. Тьфу! Не пойдешь больше в школу! Писать-читать умеешь, и хватит.

— Нет, пойду.

— Не пущу я тебя, окаянная, не пущу! Слышишь? На грех на великий… Не пущу! Небось энтот, Данилов-то Федька, антихрист лохматый, где-нибудь уж дожидается. Ишь, разбаловалась — в открытую с ребятами шлындается. Поди и в комсомол бесовский тянет? Отвечай, если мать спрашивает!

Ты со школьным портфелем стояла у порога, прислонившись лбом к дверной притолоке. Сквозь щель в плетне я видел твои худенькие плечи и две толстые, нетуго заплетенные косы, которые мягко спускались по спине. Мать замахнулась на тебя комлем веника, но ты даже не пошевельнулась.

— Как хочешь бей, а учиться я все равно буду! — произнесла ты негромко, с каким-то упрямым отчаянием. — И в комсомол все равно вступлю!

— Вот ты как с матерью разговариваешь!.. Господи, за что ты наказываешь меня, разнесчастную? Ну за что? Сил моих нету… Уж лучше возьми меня от этой жизни треклятой! О господи!..

Она упала головой на порог и, полузакрыв лицо фартуком, начала биться в истерике. Ты присела рядом с ней на корточки.

Я не стал дожидаться, чем все кончится. Без оглядки побрел, сам не зная куда.

В тот же день я попытался заговорить с тобой о твоей матери, но ты обожгла меня сердитым взглядом.

— Мою мать не тронь! Что она тебе сделала плохого?

— Она тебе плохое делает!

— Сами как-нибудь разберемся. Не вмешивайся в чужие семейные дела.

Не вмешивайся! Как мог я не вмешиваться, если видел такое. Но если уж ты сама потребовала не вмешиваться, что ж… Пусть будет так.

— Ладно, разбирайтесь, — сказал я угрюмо.

Разговор на этом мог бы закончиться. Но ты, Наташа, сама виновата, что произнесла тогда очень обидные слова. Удаляясь от меня, ты оглянулась и через плечо обронила:

— Разберемся, не беспокойся. И вообще, чего ты за мной бродишь как тень? Стыдно к девчонкам приставать.

Приставать! Я не мог снести обиды и в ответ тоже зло обидел тебя. Словно камнем бросил тебе в спину:

— Очень ты мне нужна, монашенка несчастная! Иди и молись со своей ненормальной мамашей.

Так произошла наша первая в жизни размолвка. Моя мама сказала однажды с ласковой требовательностью:

— Ну-ка, рассказывай, Феденька, что с тобой творится.

— Так, ничего…

— Не обманывай! Разве не вижу, какой ты сумрачный?

Краснея и запинаясь, я рассказал ей, что обидно мне за Наташу, которую Просянка с толку сбивает. Мать слушала, не перебивая. Потом вздохнула и сказала удивленно:

— А ведь ты вырос у меня, Феденька… Ну что тебе присоветовать? Зря ты, хлопец, убиваешься, честное слово. Дружба у вас с Наташей, если она настоящая, останется. И кое-что посильнее дружбы придет — никуда от этого не денешься… Вот Прасковью Ласточкину сильно не осуждай, сынок. Жизнь у нее сложилась тяжелая. Не знаю, поймешь ты или нет, только сильно любила она одного забулдыгу. Наташа-то, почитай, и не знает своего отца. Бродил он где-то по белу свету, счастья-удачи шукал. Не бывает счастья человеку, если он только о себе думает, а людям горе приносит. Так и сгинул где-то Митрий Ласточкин. Ни слуху ни духу… Потому Прасковья и обозлилась, добрым людям перестала верить. Потому и в молитвы ударилась… Говорят, и дочь с толку сбивает. Вы бы там через комсомол, что ли, повлияли как-нибудь…

Но как могли мы повлиять на тебя, Наташа, если ты все-таки послушалась мать и в комсомол так и не вступила, если на все попытки одноклассников коснуться щекотливого вопроса отвечала резко, с каким-то надрывом:

— Да, моя мать верующая! А разве религия у нас под запретом? Может, и я верующая, это вас не касается. По успеваемости и дисциплине ко мне претензий нет? Нет! Чего же вы от меня хотите?

Меня ты избегала до самого окончания десятилетки. И даже на выпускном вечере, на том вечере, когда мы, получив аттестаты зрелости, почувствовали себя по-настоящему взрослыми, держалась подальше от меня. Разве я это не видел? И танцевала на вечере с другими ребятами, больше с Василием Волошиным. Я тоже делал вид, что не замечаю тебя, ухаживал за длинной, как жердь, глуповатой Клавдюхой Струковой…

Зачем мы так поступали, Наташа? Кого обманывали?

Но все-таки настал он, наш долгожданный солнечный май! Ты помнишь, Наташа? Шла посевная, был обычный будничный день, но он стал для нас краше любого праздника!

Я тогда окончил уже курсы механизаторов, водил трактор. А ты работали в полеводческой бригаде.

Мы сеяли. Наш бригадир, дядя Макей, поставил тебя на одну из сеялок, прицепленных к моему трактору. Почему именно тебя? Ох и хитрый он, Макей Петрович!