Мы — военные - [121]

Прощайте, Малые Сосенки, милые Сосенки!

«БУРАН»

Прощание с Малыми Сосенками пришлось, однако, на некоторое время отложить и Лыковым и Званцевым.

Прозрачным утром, когда травы сереют от росы, а край неба чуть правее того места, где только что дотлела вечерняя заря, начинает все сильнее накаляться зарей утренней, когда солдатам спится особенно сладко, — в этот неповторимый час прозвучало короткое, как выстрел, слово:

— «Буран»!

Это слово, брошенное по телефонным проводам с командного пункта полка, в считанные секунды подняло на ноги все «хозяйство» майора Лыкова. Вспыхнул свет в офицерских домиках, засветились окна солдатской казармы. Там и сям по военному городку замелькали серые фигурки людей.

Не впервые радиолокаторщикам подниматься по тревоге. Голова еще слегка затуманена после прерванного крепкого сна, а руки привычными движениями уже натягивают на ноги сапоги, надевают гимнастерку, которая застегивается потом, на ходу.

И вот уже каждый на своем боевом посту. Расторопный Дзюба сегодня «сам» дежурит у дизеля. Он уже запустил его и по сигналу подает на локатор напряжение. Голубоватым светом озаряются изнутри экраны, и первые импульсы вспыхивают на них. Старший сержант Николай Ветохин и вся его смена не обращают внимания на эти давно знакомые импульсы: местные предметы. Квадрат за квадратом прощупывают операторы небо невидимым лучом, внимательно и терпеливо ищут воздушные цели — врага, который вторгнется в просторы нашего неба.

А сержант Рыжов в ожидании данных о целях сидит у своей радиостанции. На голове у него прижатые металлической дужкой наушники, рука — на головке ключа. Младший сержант Анисимов сосредоточенно застыл у планшетов.

Все наготове, все начеку.

Командир роты вскочил с постели с первой трелью телефонного звонка. Григорий Захарчук, дежуривший в эту мочь на командном пункте роты, сказал спокойно, даже слишком спокойно:

— Товарищ майор, «буран».

«Буран»!.. Это означало, что в полную боевую готовность приводились все Вооруженные Силы страны. Выруливали на старт боевые самолеты, выходили на исходные рубежи автомашины и бронетранспортеры с пехотой, тяжелые танки, занимали огневые позиции артиллерийские батареи, нацеливались в небо грозные ракеты.

«Буран»!.. Это был один из тех тревожных дней, когда враги мира вынудили нас принять меры предосторожности. Они пытались нарушить границы социалистической, дружественной нам страны. Они будоражили провокационными маневрами «объединенного» флота мирные воды Балтийского моря. Они еще истошнее кричали о реванше, о походе на восток. Наше радио передавало ноты Советского правительства руководителям западных стран. Это был мудрый призыв к благоразумию, мужественный голос, требующий не допустить катастрофы.

«Буран»!.. Это означало, что в любую минуту надо быть в полной боевой готовности.

Торопливо одевшись, Лыков протягивает руку к вешалке — за фуражкой. В этот миг на плечи ему ложатся мягкие руки. Марья Ивановна стоит рядом, халат на ней накинут кое-как. Она вопрошающе заглядывает в глаза.

— Ну скажи, Яшенька!..

— Что тебе сказать?

— Учебная тревога-то?

На одну лишь секунду задумывается Яков Миронович.

— Нет, Маша, не учебная. Боевая тревога.

— Ой, миленькие мои!..

— Т-сс! Светланку разбудишь.

Майор бежит в роту, в свое родное боевое подразделение. Все светлее небо над Малыми Сосенками, и звезд на нем все меньше — остались самые крупные и яркие. Вот так и в мыслях Якова Мироновича: все второстепенное, будничное отступает куда-то на задний план, стирается; остается самое большое и важное, во имя чего и носит он, майор Лыков, двадцать пять лет военную форму. Увольнение в запас или переход на другую должность? Ни то, ни другое. Он должен сейчас находиться только здесь, на своем ответственном боевом посту.

«Буран»!.. Невольно вспоминается Якову Мироновичу страшное июньское утро 1941 года. Тогда он, курсант военного училища, проходил стажировку в пограничном гарнизоне. В то раннее утро стояла вот такая же тишина. Кто знал, что минуту спустя она взорвется войной?

«Буран»!.. Толя и Коля Ветохины очень смутно помнят, как полевод колхоза Иван Степанович Ветохин, их отец, уходил на фронт, как мать вместе со всеми односельчанами рыла противотанковые рвы. Совсем еще несмышленышами были тогда двойняшки. Потом уже, попозже, стало кое-что проясняться.

В сознании Коли рельефно и ярко запечатлелась такая картина. Мать стоит посреди улицы. Запрокинув голову и подняв руки, она глядит в небо, где воют немецкие самолеты, и дико, исступленно кричит: «Окаянные! Вы ответите за моего Ваню, ответите!» Маленькая бумажка, которую только что принесла колхозная почтальонша тетя Поля, трепещет в руке матери, как живая. И, как живые, шевелятся посеревшие почему-то волосы на непокрытой голове матери.

А Толя этого не помнит. Зато, как давнишний, но отчетливый сон, запомнилась ему эвакуация из родного села, телега, на которой везли его куда-то в осеннее ненастье. Мать шагает рядом, держась за край телеги; руки ее коричневые, в бугристых жилках. По грязной дороге бредут люди, коровы, овцы. А в стороне горят не то избы, не то скирды, и едкий дым, расстилаясь над дорогой, ест глаза…