Мы с Витькой - [8]
— Вкус знатный.
— Оно прочишшат и осаживат, особливо натошшак…
Я выхожу из кустов, пренебрегая осторожностью. Теперь мне все равно, какое действие на лодочника произведет появление лишнего человека. Я все равно в лодку сяду.
— Э-э, да у тебя их двое! — замечает мое появление лодочник.
Вот теперь, наверное, начнется перепалка. И я на всякий случай спешу занять место в лодке. А сзади слышу все те же спокойные речи, только разговор теперь идет о нас с Витькой.
— Этот, повыше, — мой племянник, двоюродного брата Петра сын, а этот, покороче, — его приятель, Петра-то нашего ты помнишь?
— Как не помнить, — кивает головой лодочник.
Беседа снова принимает затяжной характер. Мы с Витькой забираемся в лодку, и я замечаю большое количество воды в корме.
— Эй, дядя, в лодке-то у вас вода, — сообщаю я.
— Вода, — повторяет тот равнодушно, — знамо дело, вода. Там ковшик есть, возьми да отчерпай пока.
Я принимаюсь за работу, и скоро корма почти освобождена от воды: часть ее выплеснута за борт, остальная впитана моими ботинками, штанами и рубашкой.
— Серега, гляди, течет, — толкает меня в спину Витька.
В самом деле, через едва заметные щели в дне сочилась вода и торопливо стекала в корму. Об этом надо сейчас же сообщить дяде Васе. И я бросился ему навстречу, тем более что оба собеседника поднялись и направились к лодке.
— Боишься утонуть? — громко спросил дядя Вася, выслушав мое сообщение, произнесенное шепотом на ухо.
Это я-то боюсь? Вот и заботься о людях! Разве я за себя боюсь? Я в крайнем случае выплыву…
Меряю глазом ширину реки: страшновато. Но ведь не обязательно авария должна произойти на самой середине. Если мы будем тонуть около берега, то как-нибудь выберемся.
Размышления мои обрываются резко, так же, как я резко падаю, ударившись затылком о борт лодки. Это дядя Вася последним прыгнул в лодку, с силой оттолкнув ее от берега. А я не держался как следует и полетел назад.
Лодка закачалась на воде. Но, если бы вы знали, как она качалась! Она вертелась с боку на бок, чуть не переворачиваясь вовсе, черпала воду попеременно то одним, то другим бортом, крутилась и выворачивалась.
— Давай ближе к корме! — скомандовал лодочник.
Мы подвинулись к тому месту, где он стоял с веслом.
Пока лодка шла по мелководью и наш чернобородый лодочник толкал челнок, упираясь веслом в дно, я справлялся со страхом, давил его в себе. Но, когда мы отошли подальше от берега и весло зажурчало на глубине, по спине у меня побежали мурашки. А глаза мои, наверное, были полны ужаса.
— Ну-ка, сынок, — совсем ласково позвал меня лодочник, — иди-ка сюда, возьми ковшик, отливай…
Просто сказать: иди-ка! Но все же я затаив дыхание пополз на четвереньках. С трудом дотянулся до ковшика и приступил к работе. Я старался не производить ни единого лишнего движения, чтобы не качать утлое суденышко, на котором мы переправлялись через широкую реку. Спина моя покрывалась то горячим, то холодным потом, но даже и во время этого холодного прилива мне было жарко.
Кто не плавал на плоскодонных челноках, выдолбленных целиком из толстого осинового бревна, тот едва ли сможет представить себе, что я пережил за эти длинные полчаса. Мне кажется, впечатление от этой переправы сохранится у меня на всю жизнь. В другой раз согласишься лучше сутки ожидать парома, чем сесть в плоскодонку.
Зато как велика была моя радость, когда я наконец выпрыгнул из лодки на противоположном берегу и ощутил под ногами твердую землю!
6. НА НОВОМ МЕСТЕ
— Раз, два, взяли! Раз, два, взяли! — кричат здоровенные волосатые грузчики и, раскачивая мешки с зерном, бросают их на машину.
Мешки сложены один на другой высоким бунтом. Я лежу на самом верху и замираю от страха. Сейчас меня примут за мешок, схватят, раскачают и бросят. Мне даже кажется, что я сам тяжелый, как мешок.
И вот меня действительно кто-то хватает и раскачивает в воздухе. Сейчас я полечу на машину. Так и знал, что это произойдет. Кричу что есть духу, но крика моего не слышно.
Больно шлепаюсь на машину и кричу снова, напрягая все силы. Снова никто не слышит. Сверху падает еще один мешок. А я не в силах шевельнуться. Сейчас меня совсем раздавят мешками. Кричу, кричу, надрываюсь от крика.
— Вставай, вставай! — слышу я далекий голос и просыпаюсь.
Кто-то на самом деле тянет меня за ногу, трясет и говорит незнакомым женским голосом:
— Вставай же, ну, вставай! Глянь, солнышко-то на полдни вышло. Вставай!
Открываю глаза и ничего не могу понять в душном полумраке. Где я? Что со мной? И этот мрак, и духота, и незнакомый голос… Мысли скачут в каком-то беспорядке. Рывком пытаюсь сесть, но в ту же секунду падаю от удара по лбу. Перед глазами возникает сноп ярких искр.
— Да тихо ты! Убьешься! Не видишь, что ли, матица тут… — слышу опять тот же чужой женский голос откуда-то снизу.
Снова открываю глаза и, приглядевшись, замечаю пожелтевший потолок совсем низко над головой и поперечное бревно — матицу, поддерживающую потолок. Об нее-то я и ударился, когда намеревался сесть.
Понемногу начинаю восстанавливать в памяти события, приведшие меня на эти низкие полати. Узнаю голос старухи — матери Василия Никаноровича. Это она дергает меня за ногу и уговаривает подняться.
