1. «ОБСТОЯТЕЛЬСТВО МЕСТА»
Когда в соседней комнате слышался раздраженный голос Петра Николаевича, глухо рокотавший, словно отдаленный раскат грома, я уже знал, что через минуту-другую найду своего приятеля Витьку на сундуке в коридоре или в ванной комнате.
Обычно все происходило как по летнему расписанию пригородных поездов — минута в минуту. Голос за стеной усиливался и усиливался, точно в приемнике подкручивали реостат громкости, фразы становились короче и резче, наконец последняя раздавалась в коридоре:
— А ну иди, голубчик, прохладись! Я тебе не позволю командовать в доме! Пока я жив, все будет так, как я считаю необходимым. Понятно?
Дверь захлопывалась. Я выжидал для безопасности несколько минут, а потом входил потихоньку в ванную. Лампочку мы там не включали — хватало света от небольшого окна под потолком, выходившего в кухню. Полумрак ванной больше соответствовал нашему настроению.
— За что тебя? — участливо интересовался я.
— Не знаешь, Сергей, что ли? — отмахивался Витька.
Я, конечно, знал. Мы учились в одном классе. В этот раз на уроке русского языка Витька засыпался на «обстоятельстве места» — не выучил правила и получил двойку. Именно это обстоятельство и возмутило его отца, а после того, как сын стал огрызаться, определило и место охлаждения Витьки — ванную комнату.
Но не это место, не эти обстоятельства наводили нас на грустные размышления. Пожалуй, мы были даже рады оставаться вдвоем в маленькой полутемной комнате, особенно с тех пор как нам запретили вместе готовить уроки. Витькин отец считал, что вдвоем мы только балуемся и бездельничаем.
В уныние же нас приводило то, что в нашей жизни не происходит ничего интересного. Все выдающееся совершилось без нас. Революция прошла без нас, Северный морской путь открыли без нас, война прошла без нас… Вот, может быть, ракета на Марс полетит…
— Это еще когда будет… — тянет Витька.
— Наверное, скоро! — говорю я.
— Скоро, так нас не возьмут…
— А если возьмут?..
И тут стены раздвигались, исчезали крючки с полотенцами и полки со стаканами, зубными щетками, мочалками, мыльницами, губками. Ванна превращалась то в ледокол, то в ледяные торосы, а газовая колонка становилась машиной корабля или межпланетной ракетой.
Нам ничего не стоило пробиться на своем ледоколе через все северные моря, пройти экватор и врезаться в глубь Антарктиды. Мы легко отрывались от Земли и улетали на Луну или на Марс.
Но чем дальше мы залетали, тем печальнее было наше приземление. В ванной загорался свет, и появлялась моя или Витькина мама.
— Вот они, дружочки! Опять неплохо устроились! А кто уроки будет готовить?
При ярком свете электричества на нас снова глядели скучные стены ванной, до половины покрашенные голубой масляной краской, закоптелая газовая колонка с грустно опущенным носом крана. И даже поникшие с крючков седые бородатые полотенца словно печалились вместе с нами. А мы шли читать географию, историю, решать задачи и примеры, писать сочинения.
Хорошо взрослым! Им не надо учить уроки, их никто не заставляет. Что захотел, то и делай. Хочешь — иди в кино, хочешь — гуляй, отправляйся на каток, поезжай за город. И у каждого из них в жизни было что-нибудь настоящее. Им, конечно, легко рассуждать!
Возьмите хотя бы Витькиного отца. Он первое метро в Москве строил. У него до сих пор метростроевский значок хранится. Да что Витькин отец — моя мама, такая тихая, рассудительная, а начнет рассказывать, как сама была маленькой, так слушаешь и удивляешься! Неужели и правда такое интересное детство бывает?
Они и с мальчишками дрались, и в походы ходили на лыжах, а еще с уроков на реку или на каток удирали. У нас только попробуй что-нибудь такое сделать, так потом разговоров не оберешься. Вот я в прошлом году перед уроком немецкого языка классную доску парафином натер. Приходит наша Герта Иосифовна, говорит:
— Дети, тише! На прошлом уроке мы с вами изучали глагол «хабен»…
Берет мел. Чирь-чирь-чирь по доске. Перевернет мел, опять чирь-чирь-чирь, и ничего не видно. В классе, конечно, смех. Герта Иосифовна ушла, хлопнула дверью. Ну подумаешь, великое происшествие — не было одного урока немецкого языка! Все равно никто ничего не знает по-немецки.
А тут, батюшки-матушки мои, как пошло! Сначала завуч появилась:
— Ребята, это срыв урока, нарушение учебной дисциплины!
Вожатый прибежал. Сам директор пришел:
— Ребята, тот, кто сделал это, вредит всему классу. Вы должны сказать, чья это работа.
Все молчат как рыбы. Директор на своем настаивает:
— Нельзя выдавать товарища, это я понимаю. Но тот, кто мешает заниматься всему классу, не может считаться вашим товарищем.
Люська Семенова не выдержала и ляпнула про меня. Она видела, как я этим делом занимался. Так после я целый месяц покоя не знал ни в школе, ни в отряде, ни дома. Будто пилой пилили: чуик-чуик, чуик-чуик! В школе — вожатый, классный руководитель, а придешь домой — мама: чуик-чуик, чуик-чуик!
Или в прошлом году летом мы с Витькой были в пионерском лагере. Чуть ли не весь месяц за ручку ходили. Речка — переплюйка, воробью по колено, а вожатый так и крутится, словно ястреб:
— Не отходите далеко! Купайтесь возле берега!