Мы с Санькой — артиллеристы... - [62]

И вот мы сами того не заметили, как дожили до своего праздника — Дня Советской Армии. В этот день нам отменили занятия. В этот день у нас был праздничный обед — макароны по-флотски и по две порции фруктового киселя. А вечером, начистив пуговицы и пряжки, мы пошли в клуб на концерт.

Сначала наш Батя — сам генерал — выступил с речью. Очень было приятно слушать, как он говорил, что на нас надеется народ, что мы сейчас — его защитники. Между прочим, он похвалил и нашу батарею. Подполковник Асташевский при этом, сидя за красным столом президиума, расправил плечи и гордо повёл головой. И мы тоже с гордостью начали оглядываться на старшекурсников. Съели? А то всё — салаги да салаги.

После генерала на сцену неожиданно вышел наш преподаватель литературы майор Козловский и сказал неожиданные слова:

— Объявляются результаты литературного конкурса, посвящённого Дню Советской Армии! Первое место разделили воспитанник выпускного курса Маевский и воспитанник первого курса Маковей!

Всё училище захлопало в ладоши, и генерал тоже, а наша батарея закрутила головами, ища глазами Саньку.

Тем временем майора Козловского сменил на сцене первый из поэтов, незнакомый мне старшекурсник Маевский, и начал читать не что-нибудь, а… поэму. Читал он бодро, громко и связно, подкрепляя слова энергичными жестами. Сразу видно — хват — и не первый раз пожинает лавры. Оказывается, его все здесь знают: по залу пошёл шёпот:

— Ну, так это же Маевский.

Чего только не было в той поэме: и залп «Авроры», и красные флаги, пробитые пулями, и тачанки, и танки, и вероломные враги, и наша суровая поступь. И всё в склад, всё в лад. Ну, думаю, чего же уж наплёл Санька, что не поддался этому Маевскому и тоже занял первое место? Кажется же, уже ничего такого героического и нет, чего бы не помянул этот поэт.

И вот Санька на сцене. «Смелее!» — хочется крикнуть мне, потому что парень совсем растерялся, покраснел, не знает, куда деть руки, беспомощно оглядывается на майора Козловского, и тот его жестом успокаивает.

Наконец-таки он набрался духу и не своим голосом объявил:

— «Русский штык»!

— Громче! — крикнули с задних рядов.

— «Русский штык»! — по-девичьи тонко провопил бедный поэт и уже не остановился, пока и не закончилось его произведение.

А закончилось оно быстро, потому что это была не поэма, а всего короткое стихотворение.

Русский штык. Его познал

Родины нашей злейший враг.

Его Суворов закалял…

Помянув ещё Кутузова и маршала Жукова, Санька призвал нас «сухим держать всегда порох» и на этом замолчал. Я испугался, что он забыл, как оно у него дальше, но это было уже всё, конец.

По-моему, Саньке училище аплодировало ещё громче, чем Маевскому, особенно наша батарея. А затем генерал вручил ему целую стопку книг и пожал руку.

Вот как оно бывает: я думал, что стихи нам в артиллерии не нужны, а тут генерал за них подарки даёт и жмёт руки.

Когда счастливый Санька сел рядом со мной на своё место, все потянулись к книгам, всем захотелось на них посмотреть. А и есть на что: «Повесть о настоящем человеке» и два толстенных тома Пушкина. А главное — все они с генеральской подписью и печатью.

Концерт тоже был интересный. Сводный хор училища так пел «непобедимая и легендарная», что в клубе дрожали стёкла. Медсестра Люся тонким голосом выводила «Синий платочек». Но по-настоящему развеселил всё училище наш Мишка Цыганков. Он молча, без единого слова показал, как рыбак рыбу удит, и все брались за животы. А генерал даже слёзы вытирал платком. Про Саньку в тот момент все будто и забыли.

Но перед отбоем в казарме у нас только разговоров было, что о его победе на конкурсе. Книжки с генеральской подписью ходили по рукам. На них установилась очередь — кто за кем будет читать.

Теперь Саньке завидуют, хоть и не хотят в этом признаваться. Свою зависть хлопцы прячут за шутками:

— Ты, Сань, теперь руку не мой, дай нам подержаться после генерала.

А хоть:

— Живём, мужики: у нас теперь свой акын!

Так к Саньке пришло признание. Сейчас у него уже есть поклонники. Лёва Белкин, например, за ним хвостом ходит. Он пристаёт, чтобы Санька написал элегию и для его Люды. Разумеется — от имени Лёвы. Лёва тогда сам подпишется. Пусть девушка думает, что и он поэт. И хоть Санька пока что не соглашается, но, мне кажется, Лёва его доконает.

Ходит за Санькой и редактор нашей стенгазеты «Залп» Иван Расошка. Написать заметку нас не допросишься, так вот теперь редактора выручает наш «акын». Расошка переписывает его произведения печатными буквами, отделывает их флагами и артиллерийскими эмблемами, и получается очень красиво — всем нравится. Даже капитан Захаров, прочитав однажды Санькину «Оду советской гаубице», с одобрением хмыкнул:

— Хм! Песняр в стане воинов.

Но на поэзии мир клином не сошёлся. Наступило время, когда заговорили и обо мне, хотя я стихов и не пишу.

У нас в училище преподают три иностранных языка: английский, французский и немецкий. Каждый изучает тот, которую начал в школе, на «гражданке». В зависимости от этого так и мы поделены: англичане, французы и немцы.

Нам, немцам, повезло и не повезло на преподавательницу. Повезло тем, что ей лет уже, может, столько, сколько и моей бабушке. Так моя бабка ещё — ого! — может трусцой обежать всю деревню, да и на огороде, пусть ей бог даёт здоровья, с мотыгой и лопатой с ней ещё не справишься. А эта, кажется, дунь — и повалится: седая, рыхлая, всегда задыхается и хорошо-таки подслеповатая. Она носит очки из такого толстого стекла, будто дно в бутылке.