Мы с Санькой — артиллеристы... - [58]

Фотоаппарат — это тот пунктик, на котором Лёва свихнулся. Здесь нужно средства. Обычную ломачину, уж не говоря про трофейную, с рук на толкучке не возьмёшь менее чем за пятьсот рублей. Лёва знает, он уже когда-то приценивался. Ещё на «гражданке», в Могилёве. Можно и за буханку хлеба, но где его возьмёшь? Лишнего у нас нет.

По всем подсчётам нужная сумма у Лёвы наберётся через год без малого. Это, конечно, если он будет экономным человеком и сбережёт своё денежное довольствие всё до копейки, если удастся выцыганить у родителей ещё какую-то сотню-полсотни и если за авторучку дадут хорошую цену.

Всё это я знаю, потому что Лёва почему-то предпочёл меня, он мне доверяет и делится со мной своими розовыми, почти несбыточными планами. Более того — он обещает потом, если у него будет аппарат, меня бесплатно фотографировать. Мне не придётся канючить: «Лёва, сделай со мной фото».

И надо же было, чтобы из кармана брюк вместе с носовым платком у народа на глазах вытянулась бумажка от конфеты и упала на пол.

— Лёва, ты казну потерял, — пошутил кто-то из хлопцев, а наши следователи тут как тут. Им лишь бы зацепиться. Они многозначительно переглянулись и начали шептаться. И их можно понять: человек своих денег не тратит, так за что же он покупает такие дорогие конфеты? Аж в бумажках.

Так на Лёву легла тень подозрения, и это вывело его из себя. Он просто место не находит.

— Сыщики-прыщики. Нашли большую тайну. Человека угостили, так они придрались.

— Кто? Может, комбат?

— При чём тут комбат? — отбивается Лёва. — Угостила моя баба.

И так это по-мужски грубовато, так важно было сказано — «моя баба», — что многие посмотрели на Лёву с одобрением. Над влюблёнными без памяти у нас хоть и добродушно, но посмеиваются. Их называют мучениками. Обо мне так было сказано: так гибнут на глазах лучшие люди. А настоящий сердцеед страдать из-за любви не будет. Моя баба — и всё здесь. Это по-гусарски. Вот почему на Лёву посмотрели с уважением.

Но нашлись и поклонники чистой любви, такие, например, как Коля Кузнецов. На всё это он с насмешкой сказал:

— Тоже мне рыцарь! Учили-учили его этикету, а он девчоночьи конфеты лопает, вместо того чтобы самому делать презенты.

— А что тут такого? — не сдался Лёва. — Её мама — директор магазина. Не обеднеет.

На этом вопрос насчёт бумажек был исчерпан. Лёве поверили, хотя за ним и окончательно закрепился авторитет корыстного человека. Сказано, скупой рыцарь. Всё у него с расчётом, даже знакомство с девчатами. И тут он ищет выгоду.

Но и вера в способности взводного Шерлока Холмса тоже полиняла. Сейчас народ смотрит на него вместе с помощниками довольно скептически: чем бы дитя ни тешилась… Кто-то им даже придумал общее прозвище — мыльная комиссия.

А дни не идут, а бегут по твёрдому, писаному военному порядку. Кажется, только что были подъём и физо, и вот уже — вечерняя поверка и отбой. Пролетел день, словно курьерский поезд.

Вот уже нам прочитали и генеральский приказ о переходе на зимнюю форму одежды. Опять суета и волнение: старшина-каптенармус нам выдаёт новые шинели и шапки. Опять заботы, как нам видоизменить обычные вислоухи в приличные «киверы». И переиначивали: где надо распороли, куда надо вставили негибкий картон — загляденье. Правда, сейчас вислоух не подвяжешь шнурками под бородой, но в этом нет и необходимости. Кто это из нас будет ходить телепнем. Холод — не холод, а «кивер» на макушке, пускай уши хоть поотпадают. И немного набекрень. Молодца и сопли греют, как сказала бы моя бабка.

С Санькой мы успели помириться, и теперь нас опять водой не разольёшь. Да теперь его, если и захочешь, не подкусишь ефрейторством. Накануне Октября всем нашим командирам отделений присвоили звание младшего сержанта. Сейчас мы их воспринимаем всерьёз, и насмешки закончились. Шутка Мишки-циркача насчёт того, что младший сержант — это всего дважды ефрейтор, успеха не имела. Она прожила всего одно утро и заглохла.

В очередном увольнении мы с Санькой, не дожидаясь, пока Лёва купит фотоаппарат, успели сфотографироваться в новых шинелях и «киверах». И так это удачно у нас получилось, что, пока мы сходили к своим девчатам на свидание, портреты были уже готовы. Получились мы красивее, чем даже рассчитывали. Хлопцы такие — не скажешь, что с Подлюбичей, — не узнать. Такой портрет не стыдно послать кому хочешь, не только Кате.

А на Октябрьский праздник снова был парад, только уже не в училище, а на главной городской площади. Я даже не думал, что так радостно идти в строю, когда на тебя смотрит народ. Чувствуешь себя чёрт знает каким важным. А у девчат на тротуаре аж глазки бегают: столько красавцев, и все — витязи. Только мы суровые и неприступные, не каждую ещё удостоим и взглядом. Пусть сохнут.

За всеми этими событиями пропажа какого-то там мыла забылась сама по себе. О том, что есть во взводе среди нас человек, нечистый на руку, мы перестали и думать. Да и он себя больше никак не проявляет. Или просто затаился, или одумался и перевоспитался, кто же его знает? Стёпке уже, видимо, надоело мне подмигивать, он больше не цепляется ко мне. Комбат молчит, и я этому рад. Пускай она, как говорила дома бабка, идёт в сухой лес, такая струшня.