Мы с Санькой — артиллеристы... - [57]

И тут есть за что. Карьеристов у нас не любят не меньше фискалов, с ними никто не хочет связываться, от них таят свои секреты, от них держатся в стороне. Хочешь с товарищами жить душа в душу — выбирай одно из двух: уважение хлопцев или начальственную любовь. Угодникам у нас тяжело жить. Нет, ты можешь начальство уважать и даже любить, как все мы уважаем капитана Захарова, только не заигрывать, а если оно начнёт тебя выделять без меры, часто ставить в пример или давать послабления, все на это будут смотреть косо. Это я в училище сразу намотал на ус. Вот почему так рассвирепел Санька. Зная его характер, я думаю, что сейчас к нему долго и на козе не подъедешь. И как это у меня с языка сорвалось? Не хотел же я.

Но хотел или не хотел, а дело сделано. Поговорили, называется. Вот уже второй день мой друг ходит с казённым лицом, старается меня не замечать, а если уж без этого не обойтись, то обращается ко мне только по фамилии и на «вы», как и положено по военному уставу:

— Сырцов, поправьте постель!

Или:

— Товарищ воспитанник, перешейте подворотничок.

Как-то забыв, что мы с ним в контрах, я что-то хотел спросить у него по-приятельски, так он мне:

— Отставить разговоры!

И смотреть в мою сторону не хочет, боров в лычках. И я тоже обиделся и начал как мог ему докучать. Наши командиры отделений не любят, когда их называют ефрейторами, и в ходу чаще обращение «товарищ командир». Это их якобы возвышает. Так вот этим самым ефрейторством я Саньку и досаждаю, где надо и не надо, спрашиваю у него разрешения:

— Товарищ ефрейтор, разрешите идти мыться.

А умывшись, опять:

— Разрешите одеть гимнастёрку, товарищ ефрейтор.

Хлопцы посмеиваются и не понимают, почему это я, как они говорят, выпендриваюсь. А это я, между нами говоря, держу хвост пистолетом. На душе кошки скребут, а показывать этого не хочется. Пусть мой дорогой дружок так нос не задирает. Обойдусь. Так оно и идёт уже третий день.

А тайна пропажи мыла пока что так и остаётся тайной. В одиночку я против паразита Стёпки, который при каждом удобном случае мне подмигивает, так ничего путного и не придумал, ни на что не решился и рад, что хоть пока тихо. Все мои надежды сейчас только на нашего Шерлока Холмса — Колю Кузнецова, на его дедуктивный метод. Если тот метод даст результаты, то всё само собой отпадёт: вор будет разоблачен, Стёпкино подозрение развеется, а сам он получит от меня в рыло, если он даже и невиновен. Чтобы не плёл кое-чего. И сделаю я это при всех. И без Саньки справлюсь. А Санька пусть бережёт авторитет. Я с ним больше и в увольнение к девчатам не пойду.

Вокруг Коли постоянно крутятся Мишка-циркач и Генацвале. А это уже само по себе говорит, что у нашего сыщика нет к ним и тени подозрения, и я втихую им завидую.

Они ведут себя очень таинственно, ужасно секретничают, а о чём шепчутся, не допросишься ни за какие пряники. О ком у них там идёт речь, можно догадаться разве по взорам. Не очень сведущи в розыске, Колины приближённые, нет-нет да и поглядывают на того, кто у них на языке. Но это нужно быть уж очень бдительным, чтобы догадаться.

Кроме того, Коля с неделю приставал ко всем с разными нелепыми вопросами, или, как говорят хлопцы, вероломничал. Но вся его вероломность, все его уловки шиты белыми нитками. Они только нас злили.

Первый, к кому прицепился Кузнецов, был Пискля. Тот в увольнении ходил в кино и уже, может, раз пять рассказывал о кинокартине. И не только рассказывал, но и показывал жестами: Этот того — бух, тот этого трах! Здорово было! Так нашему Шерлоку этого мало.

— А как называется кинотеатр? — допрашивается он.

— Ну этого… как его… Луначарского, — не чувствуя каверзы, спокойно ответил Костик.

— А фильм?

Тут уже допрашиваемый обиделся на следователя:

— «Гуляла коза по Дунаю» — вот как! Проверяльщик мне нашёлся.

Вскоре на Колю уже обижалось полвзвода, и особенно — я: меня он оскорбил до глубины души. У меня он как бы между прочим хотел узнать, далеко ли тут базар и по чём там мыло.

— По деньгам, а кто спрашивает — по ушам, — отрезал я бабушкиной присказкой, понимая так, что это камень в мой огород. Теперь я не хочу даже и разговаривать с этой столичной цацой.

Был момент, когда наша следственная троица уже почти праздновала победу. Ей попались две-три бумажки от конфет, и было выяснено, что их хозяином является Лёва Белкин. Казалось бы, какое отношение имеют эти бумажки к пропаже мыла? Оказывается, самое непосредственное.

Многие думают, что Лёва — отпетый скупердяй. Почти каждое утро, перед тем как одеть гимнастёрку, он достаёт из нагрудного кармана полученное недавно денежное довольствие и тщательно его пересчитывает. Тогда хлопцы насмешливо перемигиваются между собой: скупой рыцарь. Это же подумать только, даже в увольнении, несмотря на городские соблазны, не потратил ни копейки. Мало того, в последнее время он делает попытки выгодно продать кому-то из нас свою трофейную авторучку, которой так гордится. Он предлагал её и мне, убеждал, что только по знакомству отдаёт за бесценок. И я купил бы, но больше половины своего жалованья прошиковал на подушечках.

Из-за того, что над ним смеются, Лёва не хочет ни перед кем оправдываться, закусил удила и обиженно молчит. А что им говорить? Разве они поймут? Он посмотрит, будут ли они смеяться потом, когда у него будет фотоаппарат. Они будут тогда бегать следом и канючить: «Лёва, сделай со мной фото». Дулю им с маком.