Мы с Санькой — артиллеристы... - [55]

В классе я сижу словно на иголках: всё не могу успокоиться. Это же подумать только, что плетёт этот гад Стёпка! Да я за всю жизнь соринки чужой не взял, если не считать, разумеется, яблок из соседских садов. Так это же совсем другой коленкор. Чтобы вырасти в деревне и не сделать такой грех, нужно уж совсем святым быть. А тут такое! И повернулся у него, паразита, язык.

А что будет, если он и впрямь вякнет хлопцам своё враньё? Пропал я тогда с лаптями. Хоть и говорят: не трогай ничего — не бойся никого, а попробуй иной раз доказать, что ты не верблюд. Мне кажется, я попал как раз в такое положение. Что я перед увольнением прятал мыло в вещмешок, против этого не попрёшь. Это, кроме Стёпки, видели и другие, могут подтвердить. Странно, что они об этом ещё молчат. А если всё-таки думают?

Самое правильное, видно, пока не поздно, нужно самому рассказать хлопцам, что это за мыло и куда я его отнёс. А как докажешь? Действительно можно подумать, что на воре и шапка горит.

Правда, мою невинность может подтвердить Санька, но все знают, что мы с ним земляки и закадычные друзья. Скажут, что с одного поля ягоды. Куда ни кинь — всюду клин. Аж голова опухает.

Может, и действительно не дразнить этого оглоеда Стёпку? Отдам ему сегодня за обедом свою порцию мяса, пусть подавится. Откуплюсь данью, лишь бы молчал. Я так боюсь о себе плохих слухов, что готов пойти и на такое. Конечно, когда-нибудь правда всплывёт, но правильно говорит моя бабка: пока солнце взойдёт, роса глаза выест.

Математичка чертит на доске мелом разные чертежи, объясняет нам новый урок, но до меня сегодня доходит туго. Я смотрю на доску словно на новые ворота, делаю только умный вид, а сам — не запоминаю ничего. Рядом Санька пыхтит. Он так старается, перерисовывая чертежи в свою тетрадь, что аж высунул язык. Степка сидит справа от меня через проход между столами и, когда я поворачиваю голову в его сторону, заговорщицкий мне подмигивает. От этого аж кошки скребут на душе. Нашёлся мне кореш. Закон — тайга.

Чем больше я думаю о нём, тем больше теряюсь. Что он за тип, этот Стёпка? Умный человек не будет хвалиться первому встречному, что он жулик. Это уж совсем надо из ума выжить. А про Стёпку такого не скажешь: у него, кажется, все дома. Учиться не хуже других. Так вот же похвастался. До сих пор не могу сообразить, правду он говорил или нет, если в столовой требовал от меня больших порций и угрожал расправой по-ростовски. Может, просто проверял, не побегу ли докладывать, не фискал ли я. Я, конечно, не фискал и никогда им не буду, а он неизвестно кто. Может, и действительно закадычный друг блатного Принца, от которого рыдает милиция. Вон какая наглая ухмылка!

Не понимаю, как его приняли в наше училище, если он такой. Неужели генерал вместе с приёмной комиссией не смог его раскусить? Кажется же, были такие строгости. Меня так вон как крутили — со всех сторон: кто отец, кто мать, чем я сам дышу.

Загадка для меня и сегодняшний разговор с этим пройдохой в коридоре. Чего он добивается? Не сам ли он мыло свистнул, а на меня хочет свалить? Скорее всего так оно и есть. А то, что и его тоже обобрали, что он готов в зубы вору дать, — всё это тень на плетень.

Но тут меня сбивает с толку этот самый его закон — тайга. Если виноват, то, видимо, молчал бы в горсточку и дышал в две дырочки, а то ведь лезет на рожон. Да ещё и тайну обещает хранить. Нет, скорее всего не он.

А что, если подумать так? Про свою блатную жизнь до училища, допустим, он говорил мне правду — с языка сорвалось, а теперь чистый, мыло не воровал. Допустим, что он точно уверен, что это моих рук дело. Тогда, пообещав никому не говорить, он хочет найти себе союзника, друга-приятеля, или, как он говорит, кореша. Хочется же ему с кем-нибудь дружить, а тут на тебе, само в руки валится, нашёлся такой же, как и он, два сапога — пара. Для этого и нужно ему закон — тайга.

И тут меня вдруг осенила новая мысль: всё так, да не так. Он просто берёт меня на пушку: ты, мол, блатной, и я блатной — свои люди, чего там прятаться. И тут же меня продал бы, если бы моё рыло было в пуху. Тогда бы он обелил себя и ходил перед хлопцами в героях. Вы, так сказать, меня презираете, разговаривать со мной пренебрегаете, а я вон какой — преступника разоблачил. Ну и плут, ну и пройдоха.

А я и уши развесил, в панику бросился, дурак. Чуть дань ему не начал платить, этому обормоту. Дудки ему сейчас, а не кровную порцию! В таком случае поддаться — это всё равно что признаться. Тогда бы он точно из меня верёвки вил, а то и сделал бы козлом отпущения.

Додумавшись до такого, я немного успокоился. Страх пропал, остались только злоба, возмущение и жажда чем-нибудь насолить этому наглецу, только насолить благородно, не жалуясь начальству. Жаловаться — это всё равно что донести, это удел слабых и подлых, подлиз и карьеристов. Здесь я заодно с Колей Кузнецовым: очень жаль, что прошли гусарские времена. Эх, если бы мне этот подонок такое сказал, как сегодня в коридоре, лет сто назад!

Передо мной, словно наяву, встаёт картина дуэли. Мы стрелялись бы за дровяным складом. Это, пожалуй, самое глухое место. Там, за штабелями брёвен, часто прячутся наши сачки, когда батарею выводят подметать дорожки на территории училища, и не было ещё случая, чтобы начальство их там застукало. Не помешали бы нашему поединку и в соснах за стадионом.