Мы не прощаемся - [21]

— Сейчас, разуюсь и побегу! — Горка говорил быстро, но из-за больного зуба не очень членораздельно. — Вместо того, чтобы отдыхать после работы, как положено человеку, вкалывай.

— Слушай, в бане не угарно было?

Горка оскорбленно пожевал верхней оттопыренной губой и ушел.

Опять Андрей остался один.

Денек выдался! В голове — чехарда. А тут еще Горка. Вот паралитик косноязычный! И ответить ему сумел.

В минуты полного одиночества воспоминания о Гране — как крик ночной птицы за Уралом: грустные и неясные. Почему он так много думает о ней?..

Там, в лугах, и фельдшерица. В ее маленьких руках черен вил, наверное, груб и тяжел. Она, эта Ирина, как видно, с людьми трудно сходится, в Забродном у нее еще нет ни друзей, ни подруг. А вот поехала. А он не поехал. Самолюбие, гонор! Оплеуху получил. А кто виноват?.. Савичев, наверное, наверху топчется: завзятый скирдоправ. Завтра не будет ступать на растертое протезом надколенье, уж это точно... Они все там! Он — один...

2

В летней кухне отчим резался в «шесть листов» с дедом Астраханкиным, маленьким остроносым выпивохой. Посреди стола зеленела поллитровка, рядом мерцала пустая рюмка, а на ней — пупырчатый, словно бы озябший, малосольный огурец. После каждого кона тот, кто выигрывал, имел законное право налить полстопки, выпить и закусить огурцом. Когда пришла Граня, эта честь выпала Мартемьяну Евстигнеевичу. Он выпил и смачно крякнул:

— А! Не шутка выпить, а шутка крякнуть. — Аппетитно принюхался к надкушенному огурцу. — Дочка, айда, причастись для компании!

Она отмахнулась и стала разжигать керосинку, чтобы приготовить обед. По столу жирно шлепали зацапанные толстые карты, а Граня размышляла о том, что зря отца отпустили из пастухов. Там он хоть при деле был, меньше о водке думал, а теперь опять сверх всякой нормы будет заливать. И жалко его, и в то же время осточертело слушать его пьяные басни, видеть добрый помидорный нос. Кабы еще не этот Астраханкин!..

Разбивая над сковородкой яйцо, прикусила губу, чтобы не рассмеяться: кривой, кривой, а узрел отчим Василису Фокеевну издали! Сразу зашебутился, заерзал: огурец в рот сунул, бутылку в карман, рюмку в горнушку.

— Мой нафталин идет! — пояснил моргавшему красными веками приятелю. — Собирай карты, теперь наше дело мокрое, не высечешь.

Только напрасно они так поспешали. Пока Фокеевна дойдет до дому, со многим можно управиться. Нескончаемо длинна главная забродинская улица, а любопытство новой санитарки — еще длиннее. Увидит, муку везут — обязательно спросит, на каком камне малывали. Из сельмага бабенка с покупками выскочила — выпытает, почем ситчик брала. Выглянувшему за калитку хворому старцу присоветует прийти в амбулаторию: «Мы тебе с Ириной Васильевной горчишники поставим — враз все болячки сымет, хоть под венец веди!..» В общем, зря торопились картежники. Покудова Фокеевна доплыла, они успели не только собраться, но и по чашке чаю опрокинуть.

Встречена была Василиса Фокеевна покорливо-благостными взглядами, и это ее насторожило.

— Вы чего несмелые нынче? Поди, управились уж, выпили? Ну-ка, дыхни! — Видимо, требование такое не впервой приходилось выполнять старому казаку: раскрыл рот, дохнул в ее сосредоточенное лицо. — Да нет, вроде бы... А ну ты, пим дырявый!

Дед Астраханкин кругло облизнул губы и, вытянувшись, пуча глаза, как на смотру, тоже выдохнул. Фокеевна недоумевала:

— Неужто не разговелись до самого полдня?

Астраханкин потоптался у порога.

— Пошли? — кивнул Мартемьяну Евстигнеевичу.

— И то, идтить надо...

И они вышли. В окно Граня видела, как старики, склоняясь один к другому, что-то говорили и счастливо тряслись в смехе: точь-в-точь нашкодившие мальчишки, которым удалось ловко провести старших.

Фокеевну подвел нос: выскочила утром в одной рубашке корову доить, а утро ералашное было, ветреное, ну и простыла.

— Надо что-то делать, мама, с отцом. Лечить, что ли? Пропадет же.

— Я посоветуюсь с Ириной Васильевной.

Граня не возражала: новая фельдшерица стала для Фокеевны непререкаемым авторитетом.

Оседлав лошадь, Граня выехала в степь. Надои молока хотя и поднимались на ферме, но очень медленно. Председатель просил съездить к Андрею, посмотреть, где и как пасет, возможно, она что-либо да и подскажет ему. Андрей, конечно, не ждет ее. Парень с характером. Никогда не подаст и виду, что и ему кисло. Отделывается шутками.

С самого раннего утра ветер, злобясь, гонял стада взъерошенных туч. Казалось, вот-вот хлынет ливень. Но ничего у ветра так и не получилось: к обеду распогодилось. По небу спешно уходили облака, а в серой степи вспыхивали и перемещались, обгоняя Граню, солнечные озера. Пофыркивая, шел конь. Плыли Гранины то ясные, то хмурые мысли. Граня не была слабохарактерной, но когда предавалась раздумьям наедине с собой, хандра охватывала ее незаметно и властно, как сон, особенно если не было рядом людей, не было дела.

Через три года — четверть века. А что сделано? Мечтала стать зоотехником. Трижды ездила поступать и трижды не прошла по конкурсу: русский язык подводил, вернее, не русский, а уральский казачий выговор. В сочинение обязательно вкрапывалось местное: «У него было много детишков...», «Ходил он наклонкой...», «На гвозде висел полотенец...»