Мы не прощаемся - [20]

«Газик» промчался мимо.

Домой Андрей пришел темнее тучи. Хорошо, что Варя уже спала, положив возле себя где-то добытый журнал мод. А мать не стала донимать расспросами, заметила лишь, что можно бы поаккуратнее рвать штаны.

Переодевшись и выпив кружку молока, Андрей перепрыгнул через плетень в пустобаевский двор. Под ногами сочно хрустнула молодая тыковка. Он выругался и, раздвигая руками подсолнухи, пошел к избе. Нужно было поговорить с дядей Осей, он член правления, ветеринар. Осип Сергеевич если захочет, то настоит на своем, уломает упрямого Савичева.

Бывать у Пустобаевых в избе Андрей не любил. Ему казалось, что в просторной горнице всегда стоят сумерки. От хмурости, нелюдимости хозяев, что ли? Или от большой золоченой иконы в переднем углу, с которой лаковыми скорбящими глазами глядела божья матерь? Андрею неприятен был ее немигающе следящий взгляд.

Петровна в излюбленной позе, подперев подбородок рукой, стояла у голландки и наблюдала, как ест блины ее сын. Блины — Горкина слабость. Но сегодня и они были не в радость: будто раскаленная заклепка, десну прожигал разболевшийся зуб. Блины Горка глотал «живьем», поворочав их кое-как во рту.

Поздоровавшись, Андрей надавал кучу советов, но Горка, страшно косноязыча, послал его к черту. У Горки были основания не доверять приятелю. Как-то в прошлом году он зашел за Андреем, чтобы вместе идти в школу, а у самого глаза наизнанку выворачивало от ноющих зубов. Андрей порылся в круглой пластмассовой шкатулке, где мать хранила всевозможные порошки и таблетки, нашел пакетик пургена.

— Знаешь, вот эти помогают — сила! Глотай сразу две, скорее подействует.

Горка проглотил. Зубы, как ни странно, действительно перестали болеть, но зато через каждые двадцать минут Горка, страдальчески глядя в глаза учителю, отпрашивался с уроков...

Андрея пригласили к блинам, и он не стал отказываться. Чтобы нарушить тишину, сказал:

— Люблю блины, да не люблю, кто их печет.

У Петровны опали руки.

— Почему же, Андрюшенька?

— Да больно тонкие.

Бледные щеки польщенной Петровны облились слабеньким румянцем.

— Нешто так можно шутить, сынок.

— То-то и наворачиваешь по два! — буркнул Горка.

— Да по три-то я не умею, Гора, — Андрей посмотрел на его лицо, розовое и влажное, как плохо отжатая губка. — Ты как после ударника распарился.

Горка отмолчался. После бани, после жирных блинов ему вообще не хотелось говорить. Да и зуб не успокаивался.

Стукнула дверь в задней комнатке, и в горницу, пригибаясь под притолокой, вошел Осип Сергеевич. Повесил на вешалку лоснящуюся полевую сумку, в угол задвинул чемоданчик с медикаментами. Поздоровался.

— У Базыла две головы пало, — сказал, ни к кому не обращаясь, вроде бы для самого себя. — Да, пало, пришлось вскрывать. Будем удерживать с него. А как же!.. Баня готова?

— Уж давно истопилась. Есть будешь?

— Потом. — Осип Сергеевич сунул под мышку свежее белье, от порога оборотился: — Андрейка, завтра попридержи коров, будем прививку против ящура делать. В соседнем районе объявился. Он ведь не в шляпе ходит...

— Ладно, Осип Сергеевич! — Андрею вспомнился жизнерадостный веселый чабан с Койбогара, у которого «круглогодовой» рабочий день, у которого «вся работа насморк пойдет», если не будет сена. — А за что же с Базыла удерживать? Разве он виноват в падеже?

— А кто? Я? — В голосе Пустобаева, как в разлаженной гармони, появилось металлическое дребезжание. — Вот падет у тебя корова, тогда узнаешь.

Андрей с уважением относился к Осипу Сергеевичу, хотя и знал, что кое-кто недолюбливал неулыбчивого ветфельдшера. Он был старательный работник, а отцу Андрея эта старательность почему-то не очень нравилась. «Удачлив! — говорит Иван Маркелыч. — Удача за ним — как верный пес, по пятам...» Андрей недоумевал: разве это плохо, если человек работящ и удачлив?

А вот сейчас Андрею не хотелось просить Осипа Сергеевича о том, чтобы он «серьезно и аргументированно» поговорил с председателем насчет кукурузы, Андрей и сам не мог бы объяснить, почему вдруг раздумал, хотя именно из-за этой просьбы и зашел к Пустобаевым.

После ухода Осипа Сергеевича еще ниже, кажется, навис потолок, еще сумрачнее стало в горнице. От неверного огонька лампадки по лицу божьей матери блуждали тени.

Андрей и Горка тоже вышли.

— Ну вот, а ты все в пастухи да в пастухи! — Горка, прижимая ладонь к саднящей челюсти, явно искал причину отказаться от предложения приятеля. — Как присобачут за целую корову платить... Отец на самого министра акт составит, не только на нас с тобой...

— Тебе не присобачут, не беспокойся!

— Не понимаю...

— А чего понимать? Помалкивай и все. Так-то спокойнее...

Стояли возле ветлановских жердяных воротцев, от которых совсем недавно впервые уезжали на самостоятельную работу.

— Ты все на звезды смотришь, — Горка, как обычно, побаивался внезапной молчаливости Андрея, за ней всегда что-то таилось, поэтому усиленно завязывал разговор. — Тут надоело, что ли?

— Сенца бы звездам или кукурузы! Видишь, разбрелись, как мое стадо, а щипать нечего. Месяц умаялся гонять их по всему небу. Вообще-то понимать надо: и с него, наверное, высокие удои спрашивают!.. Значит, не хочешь в пастухи? Может, на ударник двинем, а?