Мы, монстры. Книга 3. Зверь - [26]

       — Каарэй… — начал тот, но Рэй перебил.

       — Ты можешь оставить нас?

       — Да, мой принц, — прошелестел Саак в ответ, щелкнул пальцами, подзывая помощников, а через пару мгновений дверь за ними захлопнулась.

       Рэй осторожно поднялся, сел на край отцовского ложа. Горячую сухую руку не выпустил.

       Не ложах умирающих королей, вроде как, не принято сидеть, но все вышли, а так он лучше видит отца, и так кажется, что до него легче достучаться. Что возможно достучаться.

       — Возвращайся, — глухо, через силу заговорил Рэй. — Я не звал тебя раньше, я пытался справляться, но я не могу. Ты не научил меня — и ушел. Так нельзя, отец. Даар остался без присмотра, мы…

       Рэю осекся — ему показалось, что на слове “Даар” король едва заметно сжал его руку.

       — Даар, — осторожно повторил Рэй, всматриваясь в лицо Даарена, прислушиваясь к ощущениям в руке. Ничего. Ничего не произошло, но он попробовал еще раз, по слогам. — Да-ар.

       Только потом раздраженно вздохнул — это, наверное, редкое умение: раздражать себя же — и осторожно вернул отцовскую руку на ложе.

       — Глупости, — сказал вслух и покачал головой. — Дэшон тут часами с тобой сидит, наверняка весь словарь перепробовал… И наверняка рассказывает, какой я молодец, и как мне все здесь удается. Но он это не так, отец. Я проваливаюсь, шаг за шагом. Сейчас мы на пороге войны. И я не знаю, что делать. Я не…

       Горло сдавило, Рэй осекся и с силой потер виски.

       Сейчас его не туда понесет. А отец — не Дэшон, чтобы позволять себе лишнее рядом с ним. Даже сейчас.

       — Ты этих гномов избил бы на месте, — вздохнул Рэй. — Они бы уважительно покивали — те, которые еще могли бы кивать — и разошлись. Дэшон с ними договорился бы. Тоже на месте. А что сделал я? Обиделся и хлопнул дверью.

       Ему показалось, что, услышав это, отец уж точно откроет глаза. И посмотрит так, что лучше уж война… Но это — Рэю лучше уж война, а Даару война не нужна. Даар слишком многих потерял в последней битве с оборотнями, он собирает, копит силы, но сил пока недостаточно. Многие новички, заменившие погибших, только учатся драться, охотиться, воевать. И если у них все это получается так же, как у него — выполнять обязанности отца, то…

       Нет, Даару нельзя сейчас воевать.

       И в то же время сомнений уже нет — войне быть.

       “Так может, — мрачно подумал Рэй, — оставь отца в покое? Он-то что исправит?”

       Конечно, ему казалось, отец сможет. Стоит ему только подняться. Стоит заговорить, как он умеет. Враги разбегутся от одного звука голоса. Ну а на Рэя в очередной раз посмотрит разочарованно. Но что Рэю эти взгляды? Он привык быть разочарованием, особенно — с тех пор, как вернулся из Нижних земель, оставив там Шаайенна.

       Во-первых, он вернулся без Шаайенна, а во-вторых, место главного отцовского разочарования оказалось свободным — вот Рэй его и занял.

       Конечно, отец мог все исправить.

       Но он не мог подняться.

       — Мне жаль, — тихо сказал Рэй отцу.

       Тот не шевельнулся, ничего не изменилось. Казалось, он уже мертв. А дыхание — это не его, у него, правителя Даара, и не может быть такого дыхания: хриплого, слабого, тихого.

       Ничего не изменилось, ничего не произошло такого, чего б не происходило в последние недели, но вдруг изменилось всё.

       Рэй понял, что отец не вернется.

Глава 8. Пусть сверкает

Йен, размашисто шагая, вышел из лесу. Ударил ветку, что норовила хлестнуть по лицу, шагнул на дорожку, оттуда — в песок.

       По песку получалось идти не так размашисто, но ритм он держал. Сейчас самое важное — удержать ритм. Если собьется — упадет.

       Считалка помогала. Так веселее, так громче, даже если про себя — можно перекричать лишние мысли и ненужные чувства. Это оказывается, очень больно — чувствовать. Через меру, через край больно.

       Почему Нивен не предупредил?

       “Шел. Охотник. На скалу…”

       Слева — волны Мирдэна, которые больше не пугают, как раньше, теперь он помнит, в каком именно месте ловушка, но даже ее — не боится. Слишком много всего внутри, и он попросту не может бояться, не может чувствовать одновременно всё.

       Как люди справляются с таким?

       “Поднял черную стрелу…”

       Справа — густые заросли леса, который скоро снова начнет сохнуть и умирать, и в этот раз — навсегда. Так правильно, остров слишком стар, и время его пришло, и это нормально: всему сущему отведено свое время, даже Мертвым было отведено, и только он до сих пор здесь, он слишком упрям, чтоб уходить. И слишком зол.

       “Раз и два — враги убиты…”

       А вот и нужное здание. Отсюда они вышли сегодня утром втроем, сюда вернется он один. Ему нужно доделать дело — и можно уходить. Нивен не разрешил бы, Нивен сказал бы, что так нельзя, что это неправильно, он так чувствует. “Оставь это”, — посоветовал бы Нивен.

       Ну так — сюрприз, ушастый! Теперь не ты один чувствуешь!

       И что бы там ни чувствовал Нивен, Йен знал: всё случилось не только из-за зеленого урода, но и благодаря его подельнику.

       “Три-четыре — волки сыты…”

       Когда ты очень долго не чувствуешь боли, не знаешь о ней, не помнишь ее, а потом она наваливается вся разом, за все прошедшие века, за каждый пропущенный удар, а ты даже закричать не можешь, потому что то ли еще не вспомнил, как кричать, то ли вообще не знал, остается одно желание: уничтожить тех, кто сделал это с тобой.