Он очень долго не помнил, не знал. Не слышал ни себя, ни других. Лишь шум океана, голос праотца Мирдэна, долетал издали — тот пел им свои колыбельные. Им, не слышащим, не видящим, не помнящим. И было спокойно.
И было ничто.
Потом он начал различать свое имя. В шуме волн и шепоте ветров.
Лаэф.
Так звали его когда-то. Когда был богом Тьмы. Был он... и было что-то еще. Веками он вспоминал остальное. Веками искал свой голос. Потому что было нечто, ради чего он должен вспомнить. Нечто, что он должен вспомнить. Еще одно имя, высеченное в глубинах мертвой памяти белым мрамором.
Сорэн.
Свет.
Как только вернулось оно, вернулось все. Лаэф вспомнил.
Но не мог выбраться из пустоты. Не мог перестать быть частью пустоты.
“Ты мертв, — шептал Мирдэн, — вы все мертвы. Вас нет. Спи… Спи-и-и…”
“Сам спи, старик!” — огрызнулся Лаэф, не вслух, он не мог говорить, у него еще не было голоса. Но смог ответить. И смог позвать. Братьев и сестер, потому что больше звать было некого. А она, старшая и мраморная, уже — уже! — поднималась. Он знал это, чувствовал это. Она обретала силы и голос. И стоит ей встать во весь рост — мир будет лежать у ее ног. А этого он допустить не мог.
И он стал звать громче — Младшие все не могли проснуться после Великой битвы. И если б он не настаивал, не пришли бы вовсе. Но он звал. Искал золотые нити жизни во тьме и тянул за них. Будил. Зудил зубной болью. Кричал в пустоте.
Первой отозвалась Эйра — не добили мелкую заразу. Ее, богиню Любви, вообще трудно добить.
“Я слышу тебя...” — ее шепот на грани сознания.
Потом — Ух’эр-Смерть. То ли захрипел, то ли зафыркал. Конечно же — следом за рыжей бестией кто пойдет, как не он? Он не мог ей простить того, что она очнулась без него так же, как Лаэф не мог простить Сорэн.
Застонала-зарычала звериная госпожа Тэхэ.
Взревел хозяин войны Заррэт.
Не вслух — голосов у них еще не было. Золотыми нитями, дрожью пустоты. Они возвращались.
“Мы так хорошо спали! — лишь через полвека смог заговорить Ух’эр. — Зачем тревожишь?”.
— Вы нужны мне, — Лаэф уже почти обрел голос. Теперь пустота говорила — его шепотом, шипением его змей. — Сорэн поднимается.
“А что можем мы?” — шептала Эйра.
“Да и зачем?” — вторила ей Тэхэ.
“Убить!” — гневно требовал Заррэт. Он хотел убить, как всегда. Непонятно, Сорэн или потревожившего его покой Лаэфа. А скорее — всех сразу. Или может, это слово было его эхом, последней мыслью, за которую схватился и держался теперь изо всех сил, чтобы вновь не соскользнуть в небытие.
“И самое главное… — даже шепотом в пустоте Ух’эр был вновь полон яда — и это радовало Лаэфа. Сейчас — радовало. Он оживал. — Самое главное — ты-то что можешь, бывший властелин Тьмы?”
— Я вырвусь, — пообещал им Лаэф и сжал в кулаке обрывки золотых нитей их жизней. — Я вырвусь и подниму за собой вас. Вы правы, сейчас мы бессильны. И потому только вместе мы справимся с ней. А уж потом…
“Старший брат снова хочет быть гла-авным…” — насмешливо протянула Эйра. Зараза, переняла манеру Ух’эра. Когда успела?
— Иначе она победит, — процедил Лаэф. — Вы этого хотите?
Они молчали.
— Ну? — потребовал ответа он. — Кто из вас этого хочет?
“В конце концов, — вздохнула Тэхэ, — спать не так уж и весело…”
“Я помню, яблоки были вкусными”, — согласилась Эйра.
“Убить…” — повторил Заррэт. Или то был еще не он, а его последняя мысль? Впрочем, у него она всегда одна.
“Вырвется он, — фыркнул Ух’эр. — У тебя есть что-то, кроме решимости, брат?”
— У меня есть твое вероломство, — улыбнулся Лаэф. О да. Он уже мог улыбаться. — Незаконченное дело. Нераскрытая тайна. Затхэ, брат. Помнишь его? Почему не сказал, что не удержал его в своем царстве тогда?
“Да как-то не до того было…” — хмыкнул Ух’эр.
— Я вижу его след здесь. Он бродит в пустоте, проходит между мирами. А значит, знает, где выход. Я пойду за ним.
И Лаэф пошел.
Так ходил он раз и другой, но не оставался в мире живых, не мог удержаться, не за что было держаться, и даже силы ненависти к Соэрн не хватало. Он рассыпался тенями. И таял в пустоте.
Но он был упрям, и в третий раз, прыгнув следом за Затхэ, нашел выход. Подходящий сосуд. Пустую оболочку.
И помогла в этом его, Лаэфа, жрица, колдунья, одна из тех, что веками идут против законов людей и природы. Не хотела, не знала, а помогла.
Двери, закрытые навсегда, распахнулись — кто-то пытался протащить в мир создание, которому там не место. За это создание Лаэф и схватился, отпустив Затхэ. Проскользнул на зов ведьмы.
Они вернулись в один день: Затхэ и Лаэф. В один день и один миг.
Воздух показался ему ядом после веков небытия. Да он и был ядом. Воздух вокруг него, он сам. Всегда был. И, вдохнув впервые, Лаэф победно расхохотался, подобно смешливому Ух'эру.
* * *
Его смех слышала тогда колдунья Алеста, вытаскивая из чрева матери ребенка, который не должен был жить.
* * *
Ух’эр остался шепотом в мыслях Лаэфа. Остальные — уже не мертвы, еще не живы. Дыхание ветра, колышущиеся травы — Тэхэ, боевые кличи наемников и стражей — уж давно отгремели великие войны — Заррэт, Эйра — цветущие луга. Их почти не было. Но все, что осталось от них, было за его спиной.
