Алиса Власьевна, пожилая дама в потертом пальто, возвращалась из гостей. «Поздновато гуляешь, голубушка, – ругала она себя, аккуратно продвигаясь по скользкому асфальту темной арки к подъезду. – Засиделась чуть не за полночь».
Алиса Власьевна преувеличивала – время едва подбиралось к десяти, однако для старушки, крайне редко выбиравшейся куда-то, было уже поздно. Но подруга юности Василиса Артемьевна, или просто Васена, только вчера выписалась из больницы после инфаркта, и в беседах за чашкой чая они и провели весь вечер.
Четыре старые, «сталинской» постройки трехэтажки образовывали некое подобие «колодца», внутри которого располагался небольшой дворик с игровой площадкой и парковкой, заполненной машинами. Очень удобно – даже охраны не требовалось, из двора был только один выход – через длинную темную арку, и тот запирался на ночь при помощи кованых решеток с небольшой калиточкой в них. Ключ же хранился у Андрея Ильича – председателя товарищества собственников жилья. Управдома, как именовал он себя, а вслед за ним – и все жильцы.
Алиса Власьевна почти добрела до своего подъезда и остановилась буквально на секунду, перевести дух. Ее взгляд уперся во что-то темное, похожее на большой тюк.
«Совсем обнаглели, лень до мусорного бака добраться и туда бросить!» – возмущенно подумала старушка, подслеповато щурясь и доставая из кармана очки, чтобы лучше рассмотреть странный предмет. Когда она, подойдя ближе, склонилась над тюком, из ее груди вырвался сначала возглас ужаса, а потом и вовсе истошный крик – снег вокруг был окрашен красным, что отчетливо просматривалось в исходящем из окна первого этажа свете. На крик из окна выглянул мужчина, узнал в вопящей старушке свою соседку и открыл форточку:
– Что случилось, Алиса Власьевна?
– Ва-ва-вадик… – еле выговорила она, осторожно отступая от зловещего свертка в сторону подъезда. – Вы-вызывай милицию…
– Да что случилось-то? – не мог понять сосед, однако трубку на столе нашарил. – Толком скажите.
– Тут, кажется… труп… – выпалила тонким, срывающимся голосом Алиса Власьевна и повалилась в снег.
– Итадакимасу![1] – Я склонилась в почтительном поклоне, согнулась, почти коснувшись лбом татами. Сидеть на коленях было не очень удобно, но уже почти привычно.
Акела одобрительно хмыкнул, подхватил с подставки палочки-хаси и выразительно взглянул на меня. Ох, как же тяжко мне давались все эти его ритуалы, кто бы знал! Но я вот уже два года стараюсь делать все, чтобы порадовать мужа.
За это время много всякого случилось, Сашка перенес пару операций по пересадке кожи, и теперь его обожженное лицо приняло мало-мальски человеческий вид. Мы переехали в город из поселка – опять же, Сашка настоял, мотивируя это тем, что Сонечке, нашей шестилетней приемной дочке, в городе куда больше возможностей для развития. Тут сложно было спорить – возить ребенка каждый день на машине смысла не имело, да и папа мой тоже поддержал зятя. Продав коттедж, мы купили большую хорошую квартиру в старом районе города – «сталинку» с высокими потолками, – и Сашка почти полгода занимался там ремонтом, руководил нанятой бригадой строителей, оставив нас с Соней на попечении отца. Я тоже не осталась без дела – засела за книги и написала-таки диссертацию, вернулась на работу, на свою любимую кафедру нормальной анатомии. От моей частичной парализации почти не осталось следа, да и левой рукой я научилась владеть почти так же отлично, как правой. Единственное неудобство состояло в том, что мне пришлось приложить немало усилий, чтобы научиться еще и трупы препарировать, держа скальпель в непривычной левой руке. Но и это я сумела преодолеть – нет ничего невозможного, я-то это точно знала.
Сашка же ушел от моего отца, решив вспомнить то, что хорошо умел и знал, – восточные единоборства. Он открыл клуб и набрал несколько групп учеников и теперь пропадал в небольшом полуподвальном помещении дни и вечера, а в выходные брал с собой на занятия и Соню.
Весь уклад жизни полностью изменился. Мы отказались от услуг домработницы – ну не то чтобы совсем, но, во всяком случае, приходила она теперь раз в неделю, делала генеральную уборку, а все остальное время мы с Соней поддерживали, как могли, чистоту. Я научилась готовить – тоже прогресс для меня, избалованной папиной дочки. Мне хотелось во всем потакать прихотям мужа, и потому я ухитрилась овладеть искусством японской кухни. Соня, видя, как и чем увлечен ее обожаемый папа, в котором она просто не чаяла души, довольно быстро освоила технику еды с помощью палочек-хаси, и даже мой отец, забирая ее на выходные к себе, удивлялся, как смог такой маленький ребенок научиться делать это так ловко и так быстро.
– Вы из нее что вырастить хотите? – грозно вопрошал мой родитель, возвращая нам дочь вечером воскресенья. – Гейшу?
– Папа! – предостерегающе начинала я, но Акела, сделав мне знак умолкнуть, спокойно отбивал папины нападки:
– Что дурного в том, чтобы девочка видела что-то еще, кроме традиционных вещей?
– Ну, то-то ты ее в свой клуб и таскаешь! Еще меч ей всучи!
– Захочет – возьмет сама, – отрезал Акела, и папа, только махнув рукой, умолкал, зная, что переспорить немногословного, но упорного зятя ему не удастся.