Мужские прогулки. Планета Вода - [86]

Подошел Данила к завгару, ткнул пальцем в сторону вороха и сказал:

— Хоть бы толем прикрыть.

— Тебе-то что за печаль, Данила Яковлевич? — удивился завгар.

— Добро пропадает, — пожалел Данила.

— А-а, — отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, завгар, — на три сотни того добра.

— Хоть на забор пусти, территория ведь не огорожена, уносят больше.

Завгар, стоявший перед Данилой с выражением торопливости на скучном лице, оглянулся вокруг, окинул взглядом свое хозяйство.

— А, — опять махнул он рукой. — Чего у нас тянуть? Да что ты пристал с пустяками? — вдруг заорал он. — У тебя в вулканизаторской порядок? Ну и дыши радостно!

И снова с выражением озабоченности понесся куда-то. А Данила постоял-постоял, плюнул с досады и пошел на склад к кладовщику. Весь обеденный перерыв провозился он, натягивая на штабели досок толь и прибивая по краям гвоздями. Двое молодых парняг, шоферы, пившие в тенечке молоко, посматривали на него с веселым изумлением.

— Ох, дед, и кулак ты! Тебе не при социализме жить, а частным хозяйством владеть! — заметил один из них.

Данила даже выругался:

— Сопляки! С вами такими наживешь социализм, как же! Такие-то по ветру все пустят!

А потом, расчищая рашпилем лоснящиеся бока камер, размышлял: отчего это такое у молодых? Уронят гвоздь — и не нагнутся поднять, рубль считают пустяком. Вон у нас-то, на складе, детали ценные ржавеют, а про них даже кладовщик не помнит, ленится по закромам посмотреть, на требования шоферов отвечает: мол, нету таких. Как нету? Почему?

Или выходит как-то Данила из мастерской дыхнуть свежим ветерком и видит такую картину: разнорабочий Сеня, тихий, безотказный мужик, надрываясь, вкатывает на грузовик с опущенным задним бортом бочки с соляркой. За ним наблюдает шофер, сидящий на подножке, и ражий, красномордый, налитый силой и соком, кладовщик. А в распахнутое окно орет завгар, поторапливая погрузку. Данила посмотрел-посмотрел на тяжело прогибающуюся спину хилого, тщедушного Сени, да и подошел помочь. А те, сукины дети, так и простояли, покуривая, понукая, руки в бока.

— Вы что, баре, что ли? — поинтересовался Данила у них. — Чего бы это вам работы чураться?

— Каждый должен делать свое дело, — ответил ему спокойно кладовщик. — А то, если все станут кидаться на чужое, порядка не будет.

— Ага, — ответил Данила, — то оно и видно, какой порядок. Особенно у тебя в кладовой.

Но не хотел сейчас Данила растравлять себя такими мыслями. Очень он ценил неторопливый покой в природе и в себе. Много бурного, неустроенного случалось в его судьбе, вот он и приучился любить мирные мгновения. В окопах еще намечтался, натосковался по безбедной жизни, когда будет хлеб, работа, жена, сын, вот такие безоблачные безмятежные вечера. Хоть и краешком войну Данила захватил, а все-таки довелось хлебнуть. Голодал, контужен был, в окопе землей засыпан, полгода провалялся по госпиталям, раненный в руку и грудь, — с тех пор и ноет грудь в непогоду, а левая рука плохо разгибается в локте. Оставшаяся в селе Семеновна с годовалым Васькой получила на Данилу «похоронку» — по ошибке. Без орденов, без чинов — простым солдатом, без трофеев, с тощим вещмешком вернулся он в родные края…

Всякое случалось в его жизни — и хорошее, и дурное. Но в главном его жизнь как бы поделилась на две части. В первой много было действия. Все он успевал, ко всему интерес имел: пахать ли, ходить за скотиной, строить дом или сложить печку — русскую там, голландку, грубку. Без печки какая жизнь? Ни щей, ни тепла, ни ревматизма прогреть! Нагулялся, намотался по свету, водку пил, баб любил, песни пел.

В шестидесятых годах по Сибири королевой прошествовала заморская кукуруза, совсем задавили ею, даже пшеницу перестали сеять. А какая в Сибири кукуруза, если в августе заморозки? Плюнул Данила на ту кукурузу и уехал к сыну, который как раз закончил военную академию и получил назначение.

Город, где жил сын Василий, понравился Даниле — огромный, красивый, зеленый, весь в округлых, как сибирские сопочки, холмах. Построили дом на окраине, завели огород — и деревня, и город одновременно! — зажили. Василия военная судьба знай себе мотает то в Среднюю Азию, то в Венгрию, то в Москву. Но Данила уже не скакал за молодыми, сидел на месте. Силы его иссякли, а вместе с ними и труды, положенные зрелому возрасту.

Теперь началась вторая половина жизни, в которой был другой интерес. Под старость Данила полюбил задумываться об отвлеченных вещах. О жизни, например. О смерти. О душе. О себе — кто он есть такой. Не верил ни в бога, ни в рай. И в ад не верил — на земле почище места видел, а все же старость склоняла к самосозерцанию и желанию уйти с земли достойно. Конечно, это не означало, что теперь у Данилы была занята лишь голова, а руки бездействовали. Нет, бездельничать, сидеть сложа руки не умел и теперь. Дома, к примеру, если не находилось гвоздя кривого, чтобы выпрямить, или оторванной доски, чтоб прибить, принимался перекладывать дрова, заготовленные на зиму.

— Зачем трогаешь? — удивлялась иной раз Семеновна.

— На солнышке пусть полежат, подбыгают.

— А теперь зачем таскаешь? — возмущалась старуха в другой раз.