Мужские прогулки. Планета Вода - [79]

По истечении пятнадцати суток, вымывшись в бане, выбрившись и даже надушившись из автомата дешевым цветочным одеколоном, Антон стоял перед добродушным и шумным лейтенантом.

— Я согласен, — сказал он твердо.

Самым счастливым днем в жизни Лизы Степановой был день, когда она увидела себя в списках принятых в университет на филфак. Вначале собственная фамилия показалась чужой и незнакомой, а потом ликование охватило ее. Лиза знала: с этой минуты ее жизнь не только изменилась, но и стала набирать ход, как скорый поезд, вышедший из узловой станции. Ничто потом — ни занятия в университете, оказавшиеся довольно скучными, ни жизнь в общежитии, весьма неустроенная, рутинная, — не могло сбить того радостного возбуждения и душевного нетерпения, вспыхнувших в ней в тот момент, когда увидела себя в списках принятых и поняла, что жизнь, рисовавшаяся в мечтах, оказалась ей по силам и уму. С этой минуты она избавилась от занозы неприятного воспоминания: те два парня, небрежно скользнувшие по ней взглядом с чувством превосходства и высокомерия, выпали из ее памяти, как будто вовсе не существовали. Отныне она им ровня.

Однажды осенью в Сарополье понаехала уйма студентов-москвичей, щеголявших в новеньких ладных комбинезонах с наклейками названий институтов. Уборочная предстояла жаркая и длинная, и приезжих решили расселить по квартирам. На постой к Степановым привели двух парней, чем-то неуловимо похожих один на другого: то ли одинаковой холеностью, то ли скучающе-равнодушным выражением лиц, хорошо и ровно загорелых на морском солнце. Парни, не скрывая изумления и разочарования, оглядели место будущего жилья. Один с осторожной брезгливостью поинтересовался: «А блохи здесь не водятся?» А другой все недоверчиво принюхивался к стоявшему в доме свежему запаху навоза и теплой глины. Степановы тогда еще не достроили дом — то гвоздей не хватало, то шифера не могли достать, то досок нету. Вселились, настелив пол лишь наполовину, а другую половину, земляную, мать раз в неделю мазала — по опыту послевоенных лет — коровьим навозом, смешанным с глиной. В ту минуту свежемазанный пол как раз подсыхал.

Никогда раньше Лиза не обращала внимания на нехватки и неустроицу, понимала, что все это временно, а тут ее словно ударило по глазам. Она увидела новым взглядом и глиняный пол, и самодельный настенный шкафчик для посуды, и в деревянных, выкрашенных краской для пола рамах семейные фотографии, собранные по пять-шесть штук вместе, и мать в заляпанных отцовых резиновых калошах, и себя в пропыленном платьишке. Она увидела себя целиком — пропотевшую (весь день полола картошку на огороде), загорелую до медной красноты, с волосатыми ногами. А у девушек-москвичек гладкие, безволосые икры (бреют, что ли?), мягко блестящие кудри, промытые душистыми дорогими шампунями, нежные руки с маникюром, и на работу они являются в новеньких джинсах на тугеньких аккуратных задках.

Лизе нравилось Сарополье, она гордилась его полевыми просторами, лесом и речкой, а тут вдруг застыдилась и родного дома с земляным полом, и материнских огромных, как лодки, калош, и скудных магазинчиков городка, где на полках консервы «Килька в томате» мирно уживались с мылом, гвоздями и посеревшей от времени лапшой. В тот день она поклялась уехать отсюда навсегда.

Многочисленный и работящий род Степановых, исправно пополнявший ряды землепашцев, во все времена отличался старательностью, практичностью, здравым смыслом. Все из этого рода обычно крепко стояли на ногах. Не было случая за его обозримую историю, чтобы кто-то сошел с ума, совершил преступление. Природная смекалистость, а также ясная логика, определявшая четкость поведения, помогали Степановым добиваться желаемого. Но, хотя никто не бегал от физического труда, ни один не нажил лишнего богатства. Может, поэтому они полагали, будто лучшая жизнь достается тем, кто занимается умственным трудом. Конечно, в доме Лизы достаток мог быть и повыше, если бы не пил отец. Всю жизнь мать вела хозяйство, в котором и корова дойная, и телок, и кабанчик, и куры, да еще приусадебный участок, да садик. Вставала мать в половине шестого, и множество неотложных дел держали ее на ногах до полуночи. Крупная, с большим, прожженным солнцем лицом, на котором белели глубокие незагоравшие морщины, вечно озабоченная — такой Лиза помнила ее всегда. Была ли она когда-нибудь молодой, веселой, хохочущей? Возле матери, крутившейся день-деньской меж хозяйством и больничкой, где работала медсестрой, стыдно сидеть сложа руки. Человек скучающий или уткнувшийся в книгу вызывал у нее стойкое раздражение, которое она не считала нужным скрывать. Время от времени мать жаловалась на свою судьбу: «Баб посылать на каторгу не надо. У баб каторга на дому. Люди жизнь видят, а я как проклятая верчусь!» Но когда отец предлагал ей сократить хозяйство, она тут же вставала на дыбы. «Ну да, а где возьмешь молочко, маслице? А я что буду делать, семечки на завалинке лузгать?»

Нет, не такой доли желала себе Лиза. Она ехала в город за комфортом, за хорошей жизнью, в которой труд был бы в радость… Удачу с поступлением в университет она восприняла как знак судьбы. Каждый человек заслуживает свою судьбу, ибо добровольно избирает ее, а вернее — собственноручно творит ее. И Лиза Степанова принялась творить свою судьбу. Если бы она осталась в своем Сарополье, то скорее всего занималась бы физическим трудом. Но уж коль скоро оказалась в городе, то здесь считала более престижным средством достичь будущего благополучия умением учиться, и она со страстью и добросовестностью взялась за учебу. Для нее это был более широко понимаемый процесс — не только занятия в высшем учебном заведении. Черпать информацию, извлекать новое, полезное, накапливать необходимое, брать не только из лекций, но из книг, из кинофильмов, от окружающей среды, не пренебрегать ничем — ни научными дискуссиями в газетах, ни случайно возникшим спором на кухне, где жарится неизменный вечерний картофель на сале, ни вскользь брошенными репликами — лишь бы в них был смысл!..