Мужские прогулки. Планета Вода - [81]

Со снисходительной щедростью юной светской львицы Майя открыла Лизе один из секретов умения одеваться: чуть-чуть — вот что создает ту элегантность, которая так поразила Лизу в ее сверстницах-горожанках. Небрежность и раскованность, с которой они носили одежду, якобы подчиняясь необходимости и условностям, принятым обществом, на самом деле являлись верхом продуманности и вкуса. Одежда у них скрывала то, что следовало скрыть, и подчеркивала то, что выгодно отличало их от остальных. «У тебя плечи как у амазонки, не скрывай их, — поучала Майя, — подчеркни. Отнесись к своим недостаткам как к достоинствам. Тебе нравится романтичный стиль? Плюнь. Носи спортивную одежду. Главное в искусстве одевания — сознание, что у женщины нет недостатков, а есть своеобразные особенности. И потом у тебя полностью отсутствует сексапильность». Лиза испугалась. Она не знала, как добиться того, чтобы выглядеть сексапильной. У них дома женщины не стремились выглядеть сексуальными, напротив, всячески скрывали то, что здесь подчеркивали.

Пока же, покорно следуя советам Майи, Лиза решила добиваться хотя бы элегантности. Упорно и целеустремленно стала она искать это злополучное «чуть-чуть». Определила подходящую для себя длину юбки и не меняла ее, несмотря на требование моды, долго экспериментировала с прической, пока не дошла до того, что ни прибавить, ни убавить, научилась смелости в сочетании цветов, приобрела нюх на самые точные, изысканные тона. Однажды в вагоне метро Лиза обратила внимание на то, как женщины сидят: не горбясь, прямо, свободно, поставив ноги наискосок, отчего они, то есть ноги, кажутся еще длиннее, еще стройнее. Вскоре она уже научилась, не затрачивая никаких усилий, красиво и изящно стоять, садиться, вставать. Дома Лизу всему этому не учили. Разве матери было до изящества поз? Она садилась тогда, когда уставали ноги, и вставала, когда звала работа…

Лиза выскочила из автобуса на университетской площади. Библиотека еще не открылась, и девушка решила забежать в кафе. Перейдя на другую сторону улицы, где расположилось несколько недорогих кафе-молочных, с привычной опаской и томлением вступила в плотную, не редеющую даже по воскресеньям толпу. Поток подхватил ее и понес вперед. «Девушка, не подскажете, где здесь Владимирская улица?» — обратился к ней мужчина с квадратным, чисто выбритым лицом, по виду — работник столичного министерства, не меньше. Лиза начала объяснять, как найти улочку в запутанном сплетении глухих тупичков и переулков. И вдруг с удивлением и радостью поняла, что случилось нечто новое и приятное: в ней признали жительницу этого города! С этого мгновения она больше не дичилась толпы, ощущала себя в ней своей! Просто непонятно, как это раньше она могла задыхаться от тесноты и нехватки воздуха, когда здесь так привольно! Здесь анонимность всех и каждого гарантирует личную свободу. Здесь никому до тебя нет дела. Идешь себе в одиночестве — и в то же время с людьми. Делай, что хочешь, одевайся, как знаешь, смотри, как умеешь, — вышколенные горожане не удивятся, не взглянут в твою сторону, не осудят: дескать, у Полины-то девка больная на голову, что ли, на людей не похожая, вырядилась, как чучело, а вышагивает-то, вышагивает!.. Тут никто не лезет тебе в душу, никого не задевает выражение твоего лица, никто не пытается контролировать тебя. Полная свобода и независимость — вот что прекрасно в многоликой, торопливой, сдержанной толпе!

И Лиза со сладостным чувством раскрепощения и свободы вступила в самую гущу потока прохожих, растворилась в толпе, дыша ее дыханием, двигаясь в ее ритме, теряясь в ней и одновременно обретая новое лицо, лицо многих из многих — лицо толпы.

После окончания школы первоначальной подготовки Антона Охотникова направили патрульным в новый микрорайон, недавно выросший на окраине города. Вместе с дружинниками он каждый день обходил магазины, кафе, кинотеатры, ларьки своего участка. Его задача — охранять порядок в общественных местах: не допускать хулиганства, пьянства, воровства. Иногда рабочий день проходил спокойно, а порой происшествия сыпались, как из рога изобилия. Чаще всего — мелочь, какая-то неразбериха: кому-то нагрубила продавщица лотка, где-то подожгли в почтовом ящике газеты, подрались соседи, из окна вылили помои на породистого дога.

Вот женщина сует ему заявление на мужа-дебошира, просит устроить его на принудительное лечение. Антон объясняет: с такими вопросами не к нему следует обращаться, а к участковому инспектору. Женщина не понимает, ей все едино, милиция и милиция, какая разница. Приходится провожать ее в опорный пункт. Там женщина, печально дрожа обвисшими щеками, долго рассказывает, повторяясь в подробностях, о том, как изводит ее муж: пьет, дерется, гонит из дома, приходится ночевать у соседей, а то и в парадном. А не далее как вчера просадил с дружками зарплату, на что прикажете жить? Никакого житья нету, хоть вы его заберите на принудительное лечение, пусть узнает, и на него управа есть…

Бедняга плачет, злится, кричит на уполномоченного, снова плачет. Ее настроение заражает Антона. Он пылает ненавистью к забулдыге и безобразнику, измучившему семью, готов бежать, чтобы хватать его, тащить, волочить, отдавать под суд. Его раздражает участковый, который сидит себе равнодушно, оплывший, как перекисшее тесто, позевывает, поглядывает в окно, где масляно блестят холодные мартовские лужи и отсырелыми голосами орут вороны, рассевшиеся на голых ветках тополей. Время от времени он даже позволяет себе бестактные посторонние реплики типа: «Ну и лывы надурило, ну и лывы, как детишки побегут из школы по такой воде?»