Мужские прогулки. Планета Вода - [78]
Антон так и делал: грузил и думал. Вернее, разгружал, а еще точнее, вытаскивал из бочек зловонную гнилую капусту, закапывал в яму, а бочки промывал водой из шланга. Он шлепал босыми ногами в едкой жиже, а сам ни на миг не переставал размышлять над странным предложением лейтенанта. И чем больше думал, тем больше оно ему нравилось.
Вернуться домой, годик поработать, а потом опять сюда, в институт? Нет уж, из дома уезжают всего один раз. Жаль физики? Если честно — ничуть. Его скорее влекло само образование, знание вообще, а не какая-то одна отрасль человеческой деятельности. В конце концов, оставаясь здесь, можно и на вечернее отделение поступить. Единственное мешает: отчаянная тоска по дому. В армии с Антоном такого не случалось — солдатские будни не оставляли на это времени. А здесь сама обстановка бесприютности обострила желание увидеть мать с отцом, деда, родную околицу. Как там дед Игнат?
Впрочем, поступление в институт обрекало его на разлуку с родительским домом. А что касается околицы, то не такая она и родная. Даже более: не из-за нее ли разъехались молодые Охотниковы по городам? Сарополье нельзя назвать родиной. Родился Антон в Калиновке. Но, увы, Калиновки уже, считай, нет. Какие-то умники признали необходимым слить деревню с богатым соседним совхозом.
Решение переселяться на центральную усадьбу совхоза «Вперед» калиновцы встретили по-разному: старики призадумались, из молодых кто обрадовался, а кто и выругался. Вода, газ — это, конечно, хорошо, еще лучше асфальт, но ведь какое загляденье их Калиновка! Какие здесь воля и простор! Кинь взгляд в любую сторону — нет конца пригоркам, лесам и лугам. А кипенье черемух под окнами, а гостеприимные скамейки у заборов, где так хорошо посидеть после вечерних трудов! А сами дома — сосновые пятистенки со смолистым веселым духом, украшенные, чтоб не таращиться на дорогу голыми окнами, кружевом наличников и подзоров, с резными крылечками, разноликие, воплотившие характер своих хозяев.. Да что там говорить! Антону до сих пор снится возникающая прямо за плетнем узенькая белая тропка среди сизеющих, звенящих на ветру овсов, тропка, уходящая вдаль, будто погружающаяся в звонкий, веющий сухой жарой сине-зеленый омут…
Подписанный смертный приговор незримо витал над Калиновкой. Вначале отложили строительство дороги, затем закрыли сельпо, а школу из средней превратили в начальную. Люди потянулись из родного села. Сперва снялась молодежь — да не на центральную усадьбу, как полагали ретивые переустроители села, а на сторону — искать новой доли. Потом мужики среднего возраста попригоняли тракторы и перетащили дома. А что сделаешь? Ведь уже и хлеб перестали возить, уехал амбулаторный врач — хоть ложись и помирай. А дальше выкорчевали черемухи и калины, срезали заросли шиповника, засыпали погреба и колодцы.
Но тут увидели умные головы, что ничего не выиграли. Все, что осталось от милой сердцу Калиновки, несколько гектаров земли. Эх, кабы знатье! Зубами вцепились бы, а отстояли люди свою Калиновку. Но что махать кулаками после драки? А на центральной усадьбе — сборные панельные дома с облупленной штукатуркой, с потеками на стенах, обшарпанными дверями в подъездах. Кое-где за крыльцом — несколько хилых грядочек да клумба с георгинами. Не видать привычных крестьянскому глазу огородов рядом с домом. И стояли дома не дома — транзиты, не в порядочек, а кучей, столпились кто на бугре, кто в низине, где и летом-то грязь непролазная, а осенью из резиновых сапог нога выскакивает. А в центре и того хуже, разная чересполосица: машинный двор со стукотней, дребезгом, лязгом, клуб, правление, фермы, склады громоздятся, трубы котельной, водонапорные и силосные башни, зерносушилка, навесы, другие хозяйственные постройки, которым бы спрятаться, как раньше, на крестьянском подворье, на позадках, а они норовили — на вид. Директор совхоза объяснял, что это, мол, архитекторы придумали такое новшество, о вашем, дескать, пеклись благе: дрова ли подвезти, картошку, сено — все рядом, удобство!
Как глянули на такое удобство Охотниковы — так сразу заплакала мать, нахмурился отец, а у деда пошла дергаться в нервном тике щека. Люди испокон веку не только при удобствах стремились жить, но при уюте и красоте. Без нее, без красоты-то, и белый свет не мил. Подумали-подумали, да и решили податься в ближний районный городишко со странным названием Сарополье. Купили Охотниковы участок на окраине, рядом с речушкой. Поставили дом окнами к далекому кедрачу за рекой. Вроде и хорошо. Только что-то исчезло с переездом. Точно пуповина какая-то прервалась. Потерялся дом. Появилось жилье, где и добротно, и удобно, где ночуют, спасаются от непогоды, где едят и разговаривают. Но жилье — еще не дом. Нет того чувства, что испытывает мать к своему ребенку — плохой, да мой, для меня пригожий, самый родной. Многое в Сарополье казалось не так, неладно: и работа не по душе, и люди не такие сердечные… Не оттого ли стала редеть большая семья Охотниковых? Отбыл в областной центр и там женился старший сын Анатолий. Подалась на восток на путину, а потом укатила с мужем на Украину младшая, Верка. Уехал Антон. Он единственный, кто уехал по уважительной причине: за высшим образованием…
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.