Мужские прогулки. Планета Вода - [76]
Сидящий ближе всех к кафедре долговязый Опарин опрометью кинулся из аудитории и вскоре вернулся со стаканом воды и графином.
— Вот, профессор, — сказал он, ставя перед Пустынниковым наполненный стакан.
— Что это? — с недоумением уставился на него Пустынников.
— Вода, профессор, — пояснил тот, с тревогой оглядываясь на аудиторию и конфузясь от неуверенности: то ли сделал?
— Ах, вода! Да, да, вода… самая удивительная на свете жидкость… — рассеянно отозвался Пустынников, глядя куда-то поверх головы Опарина.
Потом он обратил взгляд на стакан, долго с удивлением разглядывал воду, вертя стакан перед лицом, точно впервые увидел, и машинально повторял:
— Да, да, может быть… А впрочем… Да, да, что вы сказали?
Пустынников отрешенно взирал на Опарина, и тот, запинаясь, в замешательстве ответил:
— Нет, профессор, вам показалось, мы ничего не говорили.
— Не говорили? — удивился Пустынников и очнулся, вернулся к прерванной мысли как ни в чем не бывало.
Дальше лекция протекала как обычно. Одновременно со звонком Пустынников поднялся и распрощался со студентами. Все это он проделал машинально — сознание его было далеко отсюда. Он только что пережил час, похожий на тот, который рано или поздно настигал его предков. Как и они, Илья Андреевич занимался своим каждодневным делом, занимался успешно и благополучно. Руководил лабораторией и отделом в институте геологии, рассчитывал математические модели влагопереноса, читал студентам университета лекции о физических и химических свойствах воды, писал для общества «Знание» выступления на экологические темы, издавал монографии — и вдруг что-то ударило в сердце, и он ощутил огромное, острое, почти детское удивление. Почему вода — вода? В самом деле, разве вода — только та бесцветная жидкость, что налита в стакан? Задав себе такой неразумный, совершенно идиотский вопрос, он понял, что с этого мгновения его жизнь — процветающая, идущая в гору — круто переменится. Он прямо физически ощутил, как она дрогнула, остановилась, поколебалась, напряглась, перебарывая инерцию прежнего движения, рванулась куда-то — и полетела с хорошо накатанных рельсов кверху тормашками…
Пятнадцатисуточников возили на работу на овощную базу. Компания подобралась экзотическая: трое тихих алкоголиков, молчаливых и ко всему безучастных, двое бородатых, плохо одетых «бичей» и двое развеселых расхристанных хулиганов молодого возраста. Антон был третьим среди хулиганов.
Первые дни на базе разгружали молдавскую вишню. Запыленные длинные тела рефрижераторов, пышущие бензиновым жаром снаружи и холодные внутри, были битком набиты ящиками с крупной сочной ягодой. Кто-нибудь из хулиганов ловко ронял ящик, и вишни раскатывались рубиновыми каплями по серой пыли. Их собирали, ополаскивали под краном и наедались до отвала. Это было неплохое витаминное подспорье к тощему обеду, который привозил на мотоциклетной коляске пожилой сержант с красной, страшно зарубцевавшейся после ожога щекой. Если до обеда пятнадцатисуточники еще кое-как работали, то послеобеденное время сержант считал для себя сущей мукой. Алкоголики хоть и старались, но по причине изнуренности организмов не выдерживали длительного физического напряжения и, перебросив с десяток ящиков, норовили залечь в тенечек. «Бичи» — те навыком к работе обладали, но зато твердо придерживались принципа, согласно которому «от работы кони дохнут». Хулиганы же всякой общественно-полезной деятельности предпочитали щенячью радостную возню меж собой. Ошибочно полагая, будто угрозы и уговоры действуют на подобный контингент, сержант щедро обрушивал их на стриженые головы своих подопечных.
— Вы ба посовестились, — увещевал он, — за вас вон парнишка отдувается. — Ничего, — успокаивали его «бичи», — абитуриент не у тещи на блинах. Он на перевоспитании созидательным трудом.
— Ну да, начальник, — зевали хулиганы, — труд создал человека. Вот сейчас из абитуриента создается человек!
Сержант багровел изуродованной щекой.
— Жратву только переводите, лодыри! Моя воля, я бы вас, сукиных детей, накормил!
— А ты, начальник, полегче, а то за оскорбление личности получишь пятнадцать суток! — хихикали хулиганы.
— Ли-иичности! — презрительно кривился сержант. Погодя он принимался за Антона: — А ты бы подумал своей головой, личит тебе в такой компании? А? Спрашиваю, личит? Мать с отцом отправили его в студенты, думают, учится сынок, а он…
Не переставая орудовать лопатой, Антон отвечал с охотой:
— Вам бы радоваться, что волею случая у вас завелся хоть один стоящий работник!
Отбыв половину срока наказания, он уже привык к мысли, что университета ему не видать, и все происходящее вокруг воспринимал спокойно, даже с юмором.
— Что рабочий парень — вижу, — соглашался сержант. — Но раз угораздило тебя на такую выходку, все едино хулиган!
Антон распрямлялся, опираясь на лопату, вытирал со лба пот.
— Значит, я хулиган? — уточнял он. — Вы бы, товарищ сержант, заглянули сюда, в машину!
