Мужские прогулки. Планета Вода - [65]

…Иван не появился ни через час, ни через два, ни позже.

Выезжая из Отрадного, Иван позвонил Ганьке и спросил, навещал ли кто-нибудь больного Фиалкова. Сам он собирался заскочить к Михаилу Михайловичу лишь на несколько минут — проведать, справиться о здоровье, но, когда приехал, в квартире Михаила Михайловича уже собралась вся компания и в нервном ожидании ответственного футбольного матча сидела перед телевизором.

— Наконец-то человечество нашло отдушину для страстей, — разглагольствовал Филипп, взволнованно хрустя тонкими пальцами. Его некрасивое худое лицо украсилось румянцем волнения. — Сидит себе чиновник по восемь часов за канцелярским столом, а когда-то охотился на мамонтов, и та привычка к охоте, к борьбе — древнее, естественнее корпения над исходящими и входящими. Футбол, скажу вам, может быть, даже поазартнее охоты на мамонтов. Вот в чем секрет популярности этого вида спорта. Что бы делал современный мужчина, исчезни внезапно футбол?

— Футбол никогда не исчезнет, — убежденно заявил Ганька. — Футбол вечен, как вечен мир.

Иван привез с собой сына, и теперь Алешка бегал, топоча, по квартире, волочил опрокинутые стулья, дудел, изображая грузовик. Михаил Михайлович незаметно наблюдал за мальчиком, и ему было мучительно и сладостно видеть знакомые черты. Парнишка был ему симпатичен. Ему хотелось бы иметь такого сына.

— Дядя Фиалка, можно я возьму эту штучку? — спросил Алешка, показывая на фонендоскоп.

И от звуков этого детского тонкого голоска Михаил Михайлович испытывал странное ощущение саднящего торжества. Этот ребенок был виновником его теперешней боли, но его, Михаила Михайловича, страдание не было бессмысленным. Он страдал ради этого мальчугана.

А Иван уселся в уголок и с рассеянным видом слушал приятелей. Он думал о своем разговоре с женой. Чем-то растревожил его этот разговор, что-то не то было в Зоином голосе. Обычная для жены утонченность интонаций, обращенные к нему подтексты, четверть тона, две четверти тона, кружевная вязь улыбок, полуулыбок, полуусмешек, полунамеков, содержавших ехидство или провокацию, то наступательная, то оборонительная позиция, — словом, тот богатейший арсенал, направленный против него, так изумлявший и раздражавший его, теперь отсутствовал. Слышалось что-то другое, смутно настораживающее, но что именно, он не понял.

Еще по дороге он колебался: не поехать ли прямо домой, но решил заскочить, узнать новости — минута-две ничего не значили. А в окружении друзей, перед экраном телевизора он решил: какая разница, придет часом позже или часом раньше? Спортивная игра для него являлась целым миром, доставляющим все горести и радости. Психологический эффект одновременного восприятия и переживания тысяч людей, следящих за ходом борьбы, постепенно подействовал и на него. Он позабыл обо всем на свете. В общей накаленной атмосфере, вместе со всеми впадая то в разочарование, то в бурный восторг, то страдая, то блаженствуя, незаметно заражаясь повышенной нервозностью, он и ругался, дубася кулаками по спине Ганьки, и орал дурным голосом, и молил тихим шепотом гол в ворота противника. Когда матч закончился, он долго не мог успокоиться и возбужденно спорил, обсуждал игру центрального нападающего во втором тайме, выручившего свою команду. Иван был настолько разгорячен пережитым азартом, что ему казалось теперь кощунством бросить друзей, ритуальную кружку пива после матча. А тут еще история с Фиалковым. Не мог же он оставить друга в беде!

А Михаил Михайлович, с повязанным толстым слоем бинта горлом, выпив приготовленную для него лечебную адскую смесь из водки с чесноком и перцем и разомлев от выпитого, от дружеского внимания собравшихся, насморочно гундося, подробно рассказывал о сложившейся в больнице ситуации. Самый горячий из них, Ганька, стал кричать: мол, в детской больнице — лихоимство, это черт знает что! Семен не советовал связываться, себе дороже станет, лучше сперва закончить диссертацию, сделать имя, а потом давить таких, как Надежда Петровна. Филипп, усмехаясь, заметил, что надо думать не о себе, не о собственном самочувствии, а прежде об истине, о ней одной. Иван предлагал идти завтра на собрание непременно, дать бой — иначе потом себя перестанешь уважать. «А мы с тобой, — заверил он, — мы в обиду своих не дадим, если понадобится, то и пойдем куда надо!»

От этих слов, от самого вида друзей, собравшихся, чтобы поддержать его в трудную минуту, Михаил Михайлович разволновался и почувствовал гордость. Он твердо решил явиться завтра на собрание живым или мертвым. Осознав себя человеком отважным, принципиальным, способным совершить мужественное действие, пусть и чреватое последствиями для его благополучия, он выставил себе за поведение пятерку.

В ознаменование победы любимой команды решено было приготовить праздничный глинтвейн. Семен, считавшийся специалистом по составлению необычных экзотических смесей, удалился на кухню, за ним последовал Ганька — набираться опыта, и Алешка — ужинать. Филипп занимался любимым делом — рассеянно перебирал пластинки.

— Франк или Вивальди найдется? — спросил Иван, все это время находившийся в повышенном настроении из-за ощущения собственной сопричастности к победе в таком важном матче — ведь так болел, так ждал триумфа любимой команды, и она победила! — Люблю органную музыку, — продолжал он, — сложную, четкую, как геометрия!