Мужские прогулки. Планета Вода - [60]

— Пожалуй, надо погодить с увольнением. Уйти всегда успею. Охота поглядеть, как тебе бока намнут.

Борис Святославов поверил в Фиалкова. А тот, в свою очередь, поверил в то, что молодой анестезиолог поддержит его на собрании. И вдруг — извините, болен, не могу прийти. И рухнули две веры сразу. Но прийти, выступить — это полдела. А если не поймут, не поддержат? Что тогда? Даже думать не хочется…

Так и лежал он в постели, укрывшись теплым одеялом, мучимый гриппом и сомнениями. Сомнениями даже больше, чем гриппом… Скоро он уже и сам ничего не знал о себе. Сам не был ни в чем уверен. Нужно ли ему выступать на собрании? Правильно ли он сделал ночью, отрекшись от любви? Правильно ли поступил, дав клятву?

Существует множество моральных установок, регламентирующих поведение человека, помогающих ориентироваться в многообразном мире чувств и поступков. Поэтому почти все люди знают, какие чувства полагается или не полагается испытывать в той или иной ситуации, большинство людей понимает, как следует поступать в тех или иных обстоятельствах. Знал это и Михаил Михайлович. Знал также, что, нарушь он определенные нормы, не только друзья, но и сам он, в душе своей, осудит себя. А выглядеть в собственных глазах непорядочным Фиалкову казалось страшнее всего. И он тогда из кожи лез, чтобы доказать себе, что его поведение если и не безукоризненно, то, во всяком случае, не заслуживает особого упрека. Нельзя любить жену друга. Нельзя предать друга. Нельзя нарушать данное слово. Если он и мог нарушить одну из этих норм, то уж три — никак.

Его память принялась прокручивать снова и снова и тот весенний теплый час, когда он заметил в толпе белый плащ и привязанно последовал за ним; и тот ищущий взгляд и беспомощное выражение лица Зои, когда она потеряла Фиалкова в толпе, и то участие и интерес к его делам, с которых и зародилось удивительное ощущение их душевной объединенности. Но его мысль искала другое…

Конечно, сперва он слепо упивался счастьем. Но ведь этот безмятежный праздник длился недолго. Да, его покорило пронзительное взаимопонимание. Но ведь было потом и полное непонимание, как будто между ними воздвигалась стеклянная стена. Его поражала непонятная сущность этой женщины, как будто созданной из одной интуиции, из одних чувств. Она жила, воспринимала мир обнаженными нервами. Рядом с ней он чувствовал себя неуклюжим, толстокожим, сделанным совсем из иного, более грубого материала. Из их отношений постепенно стала исчезать радость, появилось напряжение. Он стал ждать каждого свидания с неприятным ощущением тревоги и сердечной боли… И тут лукавая его мысль нащупала то, что искала. Все равно ничего путного у них не получилось бы! Слишком большое место в его жизни она жаждала захватить! Поддайся он — и она заняла бы собой, поглотила все то, чем он жил прежде, что для него дорого и чем он, конечно же, никак не может поступиться.

Последний раз они виделись незадолго до болезни Михаила Михайловича. Ушли подальше от людских глаз в старый заброшенный парк над рекой и долго бродили по заросшим аллеям. А потом остановились у текучей слепящей воды тихого пруда и смотрели на тугие, покачивающиеся на волне листья кувшинок. Потом сидели под тенью развесистой длиннолистой ивы, а за их спинами бежала и бежала, не в силах оторваться от почвы, гонимая ветром, спелая до звона овсяница. Было ветрено, жарко и грустно. И хотя шумела еще, сверкала многоцветная ярмарка лета, все вокруг уже томилось предощущением скорого увядания. Зоя зачерпнула пригоршню воды из пруда, поднесла ко рту.

— Не смей! Это же антисанитарно! — прикрикнул на нее Михаил Михайлович.

— Я хочу пить, — со скрытым раздражением ответила Зоя.

Они пошли искать, где бы напиться, и долго блуждали по парку, пока не набрели на целую улицу автоматов с газированной водой. Ярко выкрашенные в оранжево-красный цвет, огромные, в человеческий рост, неясно гудящие, подмигивающие лампочками, они стояли, нелепые и странные в этом глухом уголке, неизвестно кем и для кого поставленные. Михаил Михайлович отыскал монетку, опасливо погрузил ее в щель. Автомат угрожающе зашипел, заклокотал и выплеснул водяную струю, похожую на расплавленный пузырящийся хрусталь. Зоя недоверчиво потрогала пальцем капельку воды, попробовала на вкус.

— Как странно, — сказала она, — нет ничего дешевле граненого стакана. А без него бесполезны эти дорогостоящие красавцы.

Фиалков задумчиво рассматривал автоматы.

— Тебе не кажется странным наш механизированный, автоматизированный мир? — спросил он.

Зоя недоуменно подняла брови.

— Не находишь, будто… э… он живет отдельной от нас, людей, самостоятельной жизнью?

Она прищурила глаза и ничего не отвечала, боясь, что сейчас расплачется. А он подождал немного и добавил:

— А мне кажется. Я побаиваюсь механизмов. Для меня все машины гудят одинаково. Все на одно лицо. Днем они ручные, а ночью сбрасывают маски и становятся иными…

Зоя стояла, прислонясь к красному боку автомата, и шевелила носком босоножки неизвестно как сюда попавший вымытый добела речными водами галечник.

— Давай уедем, а? — сказала она.

— Что? — не понял Фиалков.