Мужские прогулки. Планета Вода - [57]

— А мне тридцать девять… с половиной.

Зоя поперхнулась и ошеломленно замолчала.

Трубка вздохнула.

— Вы красивая? — через некоторое время спросила незнакомка приветливым голосом.

— Н-не знаю, — произнесла Зоя после паузы. — А вы?

Трубка не ответила.

— Что передать, если… — Зоя замялась, не зная, как назвать мужа. — Если… он появится?

— Не надо ничего передавать. Просто я тревожилась… понимаете?

— Да, разумеется, — медленно проговорила Зоя, — разумеется, понимаю, если вас так волнует мое понимание.

В трубке послышались частые гудки.

С медленно слабеющими ногами Зоя опустилась в кресло рядом с телефоном. Ей казалось, живое в ней — чувства, мысли, ощущения, — все покинуло её, осталось лишь сердце, и оно медленно набухало, росло, без остатка заполняло её, и это распухшее огромное сердце ревновало и болело. Что за глупость! Ей ли ревновать?! Вот и хорошо, ну и пусть, теперь на ней вины нет! Почему, зачем ей ревновать? Но сердце не слушало доводов и глупо, необъяснимо болело.

Сколько времени она так просидела в кресле без движения, уставившись незряче на собственное отражение в зеркале, сказать не могла бы. А потом будто что-то включили, какой-то источник энергии, все осветивший резким светом и потребовавший движения, траты нахлынувших сил. Она ощутила потребность куда-то бежать, что-то делать. Может быть, Иван в беде! Сколько дней, сказала Раиса, он в Игорске? Наверняка, с ним что-то случилось! Уехал к матери? Но почему оставил в чужом доме чемодан? Не может человек исчезнуть просто так, никого не предупредив и оставив чемодан в чужом доме! Заявить в милицию?

Бессознательным движением, торопясь, набрала номер телефона Фиалкова. Никто не отозвался. Как все странно. Без передышки снова и снова набирала его номер и слушала неторопливые долгие гудки, пока до её сознания не дошло, что Фиалкова нет дома. Тогда она позвонила Ганьке в общежитие, но дежурная ответила, что тот еще не возвращался. Попыталась вспомнить телефон Семена, но как ни напрягала память, вспомнить не могла. Не зная, что еще придумать, чтобы занять неуклонно растущую, разрушающую ее злую энергию, она опять неподвижно сидела в кресле и прислушивалась, как зябко тяжелеют, немеют ноги…

Близко к полуночи раздался звонок. Она поспешно схватила трубку, прижала ко рту и закричала:

— Да, да, я у телефона, слушаю вас!

— Вы еще не спите?

Это звонила Раиса.

— Нет, нет, нет, не сплю! — восклицала она, боясь, что Раиса раздумает говорить и положит трубку.

— Не волнуйтесь… Я узнала, где он… У меня его записная книжка.

Зоя молчала.

— У приятеля узнала… он у матери за городом.

— Спасибо.

— Вы спите… если можете…

— Спокойной ночи, — мягко, почти дружелюбно ответила Зоя.

Фиалков попал под этот неожиданный, по-осеннему холодный ливень и сильно продрог. У него и до того побаливала голова, а тут и вовсе разболелась. Ко всему отвратительно заложило нос. Он почти обрадовался этим гриппозным симптомам. Хотелось расхвораться по-настоящему и ни о чем не думать.

Он валялся на тахте, и перед его мысленным взором вставал Константинов, который, вероятно, вот так же, захворав, лежал одинешенек и смотрел телевизор. Михаил Михайлович укорил себя за то, что так и не довел дело до конца, не со всеми друзьями покойного встретился, не договорил, не додумал каких-то очень важных мыслей, не докопался до сути, до скрытых поучительных связей в этой истории. Захлестывает человека, к сожалению, ежедневная суета, какие-то насущные заботы, наваливаются скопом сложные вопросы, требующие безотлагательного решения, а вот заболеешь — и выясняется, безотлагательные вопросы не так уж и важны, не так насущны…

Михаил Михайлович поднялся с тахты и, подойдя к телевизору, со злобой ткнул в кнопку выключения. Без шума и мерцания голубоватых теней стало еще хуже, как будто удалился из дома кто-то главный из членов семьи…

Вот тут, в этот поздний час, и ввалился Гаврилов. Потребовав нашатырного спирта и горячего чаю, он плюхнулся на тахту, на место хозяина. Фиалков при его появлении настороженно выставил напоказ, как еж иголки, высокомерие, чопорность, ироническое выражение лица, холодную вежливость. Стал преувеличенно хлопотливо перелистывать какие-то старые ненужные рецепты, всячески подчеркивая занятость важными делами. Но Гаврилов не обращал ни малейшего внимания на его мельтешню. Фундаментально завалившись на тахту, он залпом выпил приготовленный для него чай и потребовал еще.

— Проклятый Филипп, напоил какой-то отравой! — выругался он вяло.

— Не надо было пить, — холодно заметил Фиалков.

— Какие мы, однако, все умные!

Он выпил еще чашку чая, смазал лоб нашатырным спиртом и спросил:

— Ну, как ты тут?

Небрежным тоном он давал понять, что не придает значения прошлой размолвке, не хочет углублять ссору, но виниться не собирается. До полуночи он пил чай, а потом с просветленным лицом пустился в воспоминания. Несколько часов кряду говорили. Иван прочувствованно вспоминал годы на Колыме, их дружбу — прекрасное время, полное веселья и молодецких подвигов! «А ведь, действительно, прекрасное», — оттаивая, думал Михаил Михайлович. Глаза Гаврилова светились искренней теплотой и нежностью, останавливаясь на Фиалкове. И Михаил Михайлович, покоренный и этой теплотой, и общими, милыми и его сердцу молодыми воспоминаниями, неожиданно для себя обнаружил, что рад приходу Гаврилова. Было бы лучше, справедливей держаться решения, принятого накануне, решения, ставившего крест на их дружбе, но нужной сейчас для этого неприязни к Гаврилову не ощущалось.