Мужские прогулки. Планета Вода - [49]

Репетицией такого монолога, где смешались справедливость с преувеличениями, понимание с непониманием, Иван взвинтил себя еще больше. Выходило, домой теперь он не мог ехать из-за того, что сильно и с полным основанием зол на жену. Следовало повременить с появлением, надо отойти, успокоиться, еще раз хорошенько обдумать свои претензии к ней. Часть отпуска он решил провести у матери.

Представилось милое Алешкино лицо, смуглокожее, как у отца, и светлоглазое, как у матери, — от этого видения Иван чуть не прослезился. Ребенок — вот главное, думал он, ради чего существует семья, остальное — чепуха. Вытащив из чемодана пару свежих рубашек, носки, белье, Гаврилов сунул сверток в портфель, отправился на вокзал, где в ларьке сувениров купил сыну игрушку, и электричкой уехал в Отрадное.

Через две недели Гаврилов, оставив сына у матери — на время улаживания семейных отношений, — вернулся в город. Первым, кого он увидел, едва сойдя с электрички, был некто Эдюня. Он только что вывалился, удовлетворенно отдуваясь, из привокзального ресторана.

Иван постоянно находился, наподобие акулы, сопровождаемой рыбками-лоцманами, в окружении еле знакомых, а то и вовсе посторонних и чужих, порой неприятных ему личностей. Памятливый к добру, живущий в центре тех отношений, где всё и все связаны взаимными услугами, он быстро попадал из-за постоянной признательности в моральную кабалу. Случалось, во время болезни кто-то доставал ему редкое лекарство, и тогда Иван из чувства долга готов был в лепешку расшибиться ради этого человека. От простых теплых слов, от участливого взгляда, от любого жеста помощи он лез в огонь и воду за малознакомого человека. Этим злоупотребляли вечно толкавшиеся подле темные личности: непризнанные гении всех сортов, амбициозные юнцы, искавшие возможности самоутвердиться в компании зрелых мужчин, женщины, обманутые мужчинами и теперь сами стремящиеся обмануть. Все они, как правило, работали в каких-то таинственных высоких организациях, изобретали нечто грандиозное, переживали необычайные романтические приключения — и не разобрать, то ли врали с честным выражением лица, то ли сами верили в то, что рассказывали. «Гони ты их к чертовой матери! Что ты с ними возишься, как выжившая из ума барынька!» — советовал, выйдя из себя Филипп. «Ну, братцы вы мои, ну и бандиты же вы! Люди в трудном материальном положении, поддержка нужна, — отвечал Иван. — Возможно, они гении, а ты — гони!» — «Прилипалы они! — ругался Филипп. — Прилипалы и бездельники. Вон Фиалка каждый день возится с больными, ты гнешься над своими бумагами, я сушу мозги в подвале лаборатории, хотя все мы мечтали об уникальной операции, научном открытии, славе конструктора. Начинаем-то с черного хлеба! А им сразу подавай белые булки! Ржануху жрать не хотят!» — «К людям надо относиться бережно», — возражал Иван. «Покладист ты. Слишком покладист. Потому и люб многим. Не знаешь разницы между «нет» и «да» — это потому, что неразборчив», — заключал Филипп. «Что мне больше всего нравится, — говорил Семен, — так это твое непонимание того, что на твоем месте из таких людей — ого! Веревки можно вить! Какими делами ворочать!» Печально-выразительные глаза Ивана зажигались недобрым огоньком, а в облике появлялась какая-то властная, покоряющая сила, отчего Филипп, да и остальные, быстренько прикусывали языки. Вот им, друзьям, Иван мог дать окорот, мог быть с ними твердым, а с теми не мог.

К таким прилипалам и принадлежал Эдюня, встретившийся Ивану на вокзале. Как всегда, он носился с каким-то неудачным изобретением. Частенько, желая избавиться от его надоедливых разговоров о завистливых и ревнивых к молодым дарованиям чиновниках, от постоянного торчания в квартире, от одалживания денег без возврата, Гаврилов пытался запираться на ключ, не отзывался на звонки, выключал телефон. Но при осаде Эдюня, это хилое существо, проявлял несгибаемое упорство и изобретательность. Он подкарауливал Зою, проверял исправность телефона с помощью телефонной станции, просовывал под дверь записки со словами обиды. Гаврилов не выдерживал и сдавался.

Если бы у Ивана спросили, чем, собственно, он обязан этому человеку, чем связан с ним, вряд ли тот сразу смог бы ответить. И только основательно покопавшись в памяти, припомнил бы, что когда-то Эдюня самоотверженно отдал ему свои билеты на мексиканский балет, доставивший неописуемую радость Зое.

Сейчас, заглядывая в лицо Ивану с покорной преданностью, Эдюня толковал про какой-то гонорар за статью в научно-популярном журнале и терпеливо упрашивал зайти в ресторан «спрыснуть» успех. Иван отказывался, ссылаясь на занятость. Но Эдюня не отставал и готов был ехать за Гавриловым хоть на край света. Представив, какое сделается у жены лицо при виде Эдюни, нечистого, будто непромытого, в замызганном, когда-то модном вельветовом костюме, Иван предпочел уважить просьбу и зайти в ресторан, а там уже как-нибудь попытаться удрать от назойливого спутника.

Они вошли в ресторан, где еще не успели прибрать столик, за которым Эдюня только что сидел. И пошло-поехало. Произносили тосты, пили, кто-то подсаживался к столу, они подсаживались куда-то, с кем-то знакомились и кому-то клялись в вечной верности, потом куда-то ехали веселой гурьбой, вроде бы на рыбалку. По дороге позвонили Фиалкову и Филиппу, но вместо них почему-то появился Ганька. В городском сквере Иван, засучив брюки, бродил по бассейну под действующим фонтаном и доставал какой-то девушке плавающие в воде цветы. Затем Ганька зачем-то мыл ему голову отвратительно холодной водой. А потом они вдвоем с Ганькой — остальные исчезли, растворились! — куда-то ехали, и он спал, положив голову на плечо друга.