Мужские прогулки. Планета Вода - [46]

Грузчик в возрасте, видно, старший, с одобрением похлопал Фиалкова по плечу и, усаживаясь в автофургон, пригласил с собой. В полутемном, покачивающемся кузове они тесно, плечом к плечу устроились на узкой скамейке. Кто-то передал Михаилу Михайловичу горбушку хлеба и переломанный на четверых круг колбасы. Семен протянул очищенную луковку с тремя сочными зелеными перьями.

— Знаешь, одно время я считал тебя кинорежиссером, — со смехом признался Фиалков, с аппетитом хрустя луком.

— А я и работал на телевидении ассистентом режиссера, — сообщил Семен с набитым ртом. — Надоело… мальчик на побегушках… Сто рублей, а вкалываешь, как папа Карло.

Грузчики добродушно засмеялись. Повернувшись к Фиалкову и дыша на него острым луковым запахом, Семен рассказывал без досады, но и без хвастовства:

— Там и режиссеры-то не все по отчеству, а тут я — Семен Антонович. Среди моих знакомых — и юристы, и актеры, и герои, и те же кинорежиссеры. С уважением, Семен Антоныч! Потому что не я в них нуждаюсь, а они во мне. Физическая сила, она, знаешь, становится большим дефицитом по нашим временам!

— А здесь ты зарабатываешь больше? — поинтересовался Михаил Михайлович.

Грузчики рассмеялись так, будто он удачно пошутил.

— Клиенты оплачивают холостяцкие расходы, а больше мне и не надо, — ответил Семен спокойно.

Машина остановилась у мебельного магазина. Грузчикам предстояло еще несколько рейсов до конца дня. Пока старшой оформлял документы, Семен вызвался проводить приятеля.

— Давненько не виделись! — с нарочитой небрежностью заметил Михаил Михайлович.

— Ага, — согласился Семен, после такой работенки шагавший удивительно легко.

— Не собраться ли вечерком? — предложил Фиалков с неожиданным и самому себе неприятным заискиванием в голосе.

— Оно, конечно, надо бы, — ответил Семен. — От скуки озвереть можно. Правда, мы несколько раз бегали в киношку.

— Без меня? — обидчиво прикусил губу Фиалков. — Позвонить трудно?

Семен косо как-то взглянул на него и отвел глаза. Помолчав, проговорил со значением:

— Ты ведь занят.

И столько яда было в его голосе, в этом простом с виду слове «занят», что Фиалков вспыхнул от злости.

— Да, занят, — ответил он с вызовом и высокомерно вскинул голову.

Семен с преувеличенно заинтересованным видом изучал под ногами дорогу.

— По-онятно-о, — с издевкой протянул он. — Занят, значит. Смотри, как бы не пожалеть.

От этой откровенной угрозы Фиалков взорвался окончательно. Бледнея от ярости, он схватил Семена за лацканы пиджака, причем больно укололся о какой-то острый значок, и, зверея от этого еще больше, встряхнул приятеля, тихо и четко выговорил:

— Пошли вы все… знаешь куда!

Семен осторожненько отцепил его руки и со вздохом сожаления оглядел помятые лацканы.

— Тут, видишь, какое дело, — спокойно начал он, как будто ничего не произошло меж ними, — не получится, значит, сегодня насчет встретиться.

Выражение лица у него при этом в точности совпадало со значением слов. Обычно большинство людей неприятный, отказывающий смысл слов стараются смягчить, умалить сопутствующим дружелюбным выражением лица, извинительными гримасами, подмигиваниями, обнадеживающими улыбками. У Семена же лицо выражало категоричность, непоколебимую решимость — и только. Но хуже, обидней всего было то, что он избегал смотреть в глаза. Фиалков вообще не умел разговаривать с людьми, которые не смотрели ему в лицо. Не видя глаз собеседника, он сбивался с мысли и умолкал.

— И наплевать! И черт с вами! — вырвалось у него.

И похлестче слова вертелись на кончике языка, но, к его досаде (не отвел душу!) и к облегчению Семена (оно так и проступило на его красивой физиономии), — их догнала машина с грузчиками.

— Привет! — сказал Семен, влезая в кабину и по прежнему глядя куда-то вбок.

Более всего поразило Фиалкова не столько осуждение, сколько единодушие приятелей. Он не знал, что Филипп в душе сочувствовал ему. Но на Филиппа давило мнение большинства, и он уступил этому давлению. Да и как он мог не уступить, если душой и телом принадлежал к мужскому товариществу, а законы товарищества требовали точного соблюдения принятых норм поведения. Несоответствие же образцу, нарушение существующих моральных запретов, равно как и предательство дружбы, неумолимо каралось изгнанием.

Во всей остроте перед Фиалковым встала ситуация выбора. С беспощадной ясностью он увидел, что друзья не простят его. Он понимал их, да на их месте и сам поступил бы точно так же. Его вытеснят, отторгнут, как организм отторгает чужеродное тело, как он сам оттер бы другого, оказавшегося на его месте. Он вспомнил умершего Константинова, и у него сразу испортилось настроение. Константинов все-таки был окружен множеством людей. А он останется совсем один. И это — когда он уже утратил иммунитет против одиночества. Он не сможет жить вне круга друзей, без ощущения того, что кому-то нужен, в общем, всего того, что давала мужская дружба.

Иван принял душ, побрился и в одиночестве уселся завтракать в незнакомой квартире. Съев бутерброд с сыром и стакан сметаны, он сложил грязную посуду в раковину и прошелся по комнате, с любопытством разглядывая свое временное обиталище. Жилье как жилье, разве что несколько пыльное, с обилием фотографий хозяйки в разных ракурсах, с массой кокетливых и неожиданных в своем сочетании безделушек, свидетельствующих о сумасбродном и легкомысленном характере их владелицы: вееров из вьетнамской соломки и ножей слоновой кости, кружевных салфеток и африканских тотемов, хрустальных флаконов из-под духов и поделок из корней груши.