Мужские прогулки. Планета Вода - [207]

— Каким же трудом можно добыть любовь? — тихо спросила Лиза.

— Не знаю… И я не знаю, сумеем ли мы дорасти до нее…

Лиза вдруг вытянулась на цыпочках, отчаянно замахала руками машине, приближающейся к ним из пелены дождя. Блестя мокрыми боками, такси подкатило и остановилось рядом.

— Вам куда, молодые люди? — высунулся из окна пожилой веселый шофер.

— Нам — отдельно, — ответила Лиза.

Она села в машину, что-то сказала водителю, после чего тот обернулся и с веселым интересом посмотрел в сторону Антона. Лиза опустила стекло, тоже посмотрела на Антона и прощально махнула ему рукой.

— Счастливого пути! — прокричала она, когда машина лихо рванула с места, обкатив Антона с головы до ног водой. — В добрый час!

Он стоял и смотрел вослед уносящейся машине, и сам чувствовал, какое у него сейчас растерянное и несчастное лицо.

— Эй! Постойте! Постойте! — заорал он и кинулся вперед.

Заложив в рот пальцы, он засвистел с такой силой, что у самого заломило в ушах.

— Чокнутый? С приветом? — поинтересовался водитель, останавливаясь так резко, что взвизгнули тормоза.

Антон подбежал к машине, рвал на себя неподдающуюся мокрую дверь. Лиза, вытянув через опущенное стекло руку, теплую и пахнувшую бензином и духами, погладила его по мокрой щеке.

— Ну что ты, что ты, успокойся, — с печальной лаской сказала она.

— Меня не будет долго… так ты живи… вот ключи… живи там…

— Я буду ждать тебя, — ответила Лиза.

Машина бешено рванула с места.

И опять, как много лет назад, прогремел под колесами железнодорожный мост через реку, далеко внизу кишевшую лодками, парусниками, катерами и баржами, и поезд вырвался из города, оставив голубеющие в мареве кварталы новостроек, золотые купола церквей, призрачно-ажурную телебашню, россыпи белых пятиэтажек. Поплыли мягкие зеленые волны холмов. И опять, как семь лет назад, стоял Антон у окна и восхищенно смотрел на скрывающийся в дымке город, постепенно теряющий плоть, дематериализующийся, превращающийся в нечто неопределенное — не то в очертания далеких гор, не то в толпящуюся на краю неба стаю высоких причудливых облаков. Очарованные этим видением приникли к окнам поезда и другие члены экспедиции, отправляющейся в Таджикистан, а оттуда на Памир. С советской стороны в экспедицию входили четверо ученых, коллектор (он же шофер) и два-рабочих, один из которых исполнял еще и обязанности повара. Индийские и афганские коллеги должны были присоединиться в Кабуле.

Остались позади многочисленные предотъездные хлопоты, связанные с оформлением различных официальных бумаг, с получением виз, заботы о продовольствии и снаряжении, споры до хрипоты при утверждении состава экспедиции и все прочее. Уже остывая от суеты, уже весь во власти дороги, Илья Андреевич Пустынников с блаженной улыбкой откинулся на подушку, закинув руки за голову, и оглядел своих спутников. Никто из них не был в определенном смысле случайным здесь человеком, каждый возлагал на экспедицию большие надежды.

Сам Илья Андреевич жаждал заполучить, добыть факт, который потом можно заложить в воздвигаемый им фундамент концепции воды как живого биологического раствора. Правда, для него эта экспедиция ничем не отличалась от прежних многочисленных путешествий. В тяжелых запакованных ящиках, которые пока следуют в багажном отделении, а потом их придется переть на собственном горбу, в ночевках в палатках, в непонятной речи киргизов-проводников, в неприступных суровых горах, окруживших черное таинственное озеро, в возможных опасностях, подстерегающих в малоисследованном районе, — словом, во всей этой экзотике, которой так бредил коллектор экспедиции Антон Охотников, бредил по молодости лет и неопытности, Илья Андреевич видел лишь неизбежные атрибуты своей профессии, привычный рабочий инвентарь, каким для других служит арифмометр, скальпель или штурвал.

Примерно ту же цель преследовал и Ситников. Не приемля концепции Пустынникова, он тем не менее понимал, что экспедиция наверняка даст интересный материал, при обработке которого, кто знает, вдруг да высверкнет какая-нибудь идея для самого Ситникова. Любые результаты экспедиции, даже отрицательные для Пустынникова, все равно зачтутся в научный капитал возглавляемого Ситниковым отдела. А снаряженная в содружестве с зарубежными учеными экспедиция считалась в научных кругах весьма престижной, и это соображение тоже в немалой степени приятно щекотало нервы. Участие в экспедиции, таким образом, казалось ему совершенно необходимым и уместным. Правда, настроение его несколько портило присутствие Склёмина. Когда Ситников узнал о том, что в состав экспедиции включен заместитель директора, от возмущения он потерял дар речи и долго путался в сердитом косноязычии, прежде чем сумел сформулировать вопрос: зачем им замдир? Ведь он их враг!

Илья Андреевич долго думал тогда, прежде чем ответить Ситникову. Редко случается так, чтобы человека окружали одни лишь друзья. Обычно человек окружен врагами гораздо плотнее, чем друзьями. Но именно это — наличие недругов — и прекрасно! Да здравствуют недоброжелатели! Они для человека гораздо полезнее друзей. Разумеется, без друзей жить нельзя, они успокаивают, спасают от одиночества и душевного дискомфорта, без них существование безрадостно — но они и расслабляют. Недруги же, сами того не желая, оказывают стимулирующее влияние. Человек крепнет, закаляется, мужает только в борьбе, противоборстве с врагами. Как часто мы сетуем на то, что у нас есть враги! При этом не осознаем их пользы, не понимаем, что тем мастерством, каким обладаем, мы обязаны своим преследователям и гонителям. Правда, подобное знание приходит с опытом и мудростью лет, так что вряд ли сказанное объяснило бы Ситникову, откуда у Пустынникова в его взаимоотношениях со Склёминым берется доля философичности.