Мужские прогулки. Планета Вода - [188]

— Ничего не ошиблись! Не ошиблись ничуть! Ну и цирк — ошиблись, почему ошиблись?!

Он упрямо и униженно перешагивал через собственное достоинство и сам страдал от нелепости того, что говорит. Ему казалось, найди он верные слова — и недоразумение прояснится, всё уладится и вернется на свои места. Лиза защелкнула замки чемодана и распрямилась, окидывая комнату не то ищущим, не то прощальным взглядом.

— Мы должны побыть некоторое время отдельно, подумать, разобраться в себе, — убеждающим тоном произнесла она.

Так всегда говорили, расставаясь, герои плохих фильмов и книг. И этот ее парадный тон, и отвлеченно-книжное объяснение тому непоправимому, что свершилось сейчас, и покоробило его, и ударило сильнейшей болью.

— Чепуха! Супруги должны быть вместе всегда, всюду, при любых обстоятельствах! Это лишь в кино расстаются для проверки чувств!

— Кино — это жизнь.

— Кино — это лишь кино…

Он замолчал, потому что понял бессмысленность собственных слов. Чем униженней он выглядит в ее глазах, тем хуже для него. Но уже не владел собой. Она, его маленькая, хрупкая, сильная, эгоистичная, нежная, бестактная, деловитая, желанная жена, уходила от него, острыми своими белыми зубами безжалостно рвала связывающую их пуповину, и он ничего не мог поделать.

Он упал на колени, обхватил ее ноги, мял платье, тыкался лицом в душистый подол, стискивал, куда-то тянул. Она стояла, клоня голову с коротко подстриженными, сверкающими от дорогих шампуней волосами, и глядела на него с недоумением, испугом и — равнодушно.

— Я пока поживу у Майи. Не провожай меня.

Это был конец.

Ужас, словно паралич, надвинулся на него и сковал движение. Он хотел вскочить — и не мог. Хотел закричать — и не мог. Медовый солнечный свет, заливавший комнату через высокое, чисто промытое окно, помертвел до буроватого выжженного цвета песка. Такой цвет — цвет пустыни — имеет одиночество…

Его спасло в то утро радио. Он как раз омертвело стоял в коридоре, когда нежные, пронзающие душу звуки симфонии Калинникова настигли его и заставили в изнеможении от нахлынувшего чего-то, чему и названия нет, прислониться к косяку — он боялся упасть от внезапной слабости. Его покачивало и возносило, точно могучим речным потоком, и сердце его сладко ныло от грусти, боли и нежности. Тот миг, когда он слушал Калинникова, запомнился на всю жизнь как одно из самых ярких и счастливых мгновений…

Потом было тяжело, но уже не так. И хотя боль превозмочь не удавалось, однако он все же способен был заниматься делами. При этом размышлял о себе, о жене, пытался разобраться в том, что произошло. Как странно, думал он, чтобы пользоваться электробритвой, надо изучить инструкцию, вождение автомобиля не доверяют без экзамена на знание правил движения. А семья? Благополучие взрослых и детей с безоглядностью вручают каждому без испытательных экзаменов. Но едва ли каждого можно считать способным на такое тонкое дело, как строительство семьи. В человеке заключен настолько сложный мир, что обращаться с ним следует по всем правилам техники безопасности — особой техники безопасности человеческого общения. Ведь когда бросают любимые, то тут тоже идет речь о жизни и смерти.

И ведь есть же выверенный веками опыт существования семьи! К сожалению, он зачастую уходит в могилу с его творцами. Как грустно, что отец и мать Антона, так прекрасно ладившие меж собой, не вели, к примеру, дневник! Как бы теперь пригодился опыт их семейной жизни сыну! Раньше жили большой семьей, ссорились из-за тесноты, видели плохое, но и хорошее тоже, опыт родителей складывался на глазах детей, передавался еще горячим из рук в руки, правила безопасности конфликта усваивались тут же. А их двоих — Антона и Лизу — ссоры застали врасплох. Знать бы — приготовились!

Они думали, у детей должно быть лучше, чем у родителей, а выяснилось — у них-то как раз хуже. Недоставало им ни бережности, ни терпения. Вместо, того, чтобы изменять что-то в себе, каждый, самоуверенно считая себя лучшим, стремился переделать другого. Антон вспоминает сказанное как-то отцом: «Не думай, мать, будто я у тебя такой уж золотой муж. Просто я хитрость одну применяю… в сердцах-то, знаешь сама, какой бешеный бываю! Иные как? Сразу друг на дружке злость срывать, а я на твоем месте своего начальника представлю — и затихну. Кто ж на начальника орать станет? Каждый дистанцию блюдет!»

Только теперь Антон в полной мере оценил мысль отца о дистанции. Обычно человек ведет себя с чужими людьми лучше, чем со своими. С чужими стыдно показать себя с плохой стороны. А с близкими не опасно и распоясаться, обнажиться до самого потаенного донышка, выплеснуть все дурное, а потом сожалеть и кусать локти. Ни Антон, ни Лиза не понимали, а вот отец, оказывается, понимал. Он вообще много чего понимал. Антон вдруг затосковал по родителям и твердо решил при первой же возможности съездить на родину.

Днем разлука с женой переносилась почти легко. А ночью, отбиваясь от тяжелой бессонницы, он пытался читать, но чужие страдания и радости казались ему пресными. С трудом заснув, он видел один и тот же повторяющийся сон: все образчики женского рода, встреченные им, сливались в одну яркую женщину, которую он яростно и неласково любил. После такого сна он просыпался разбитым и униженным. Он давал себе слово сегодня же познакомиться с какой-нибудь приятной девчонкой и пригласить ее в кино.