Мужские прогулки. Планета Вода - [125]

Илья Андреевич был твердо убежден: наука о воде подошла к третьему этапу развития. Значит, наступила пора изменения структуры специализации, пересмотра организации науки. Пришла пора объединения ученых разных специальностей, усилий всех заинтересованных сторон, иначе не получилось бы, как в старом анекдоте о слепцах, поведавших о своих впечатлениях о слоне. Тот, кто ощупал ноги животного, заявил, что слон — это четыре столба, тот, кто потрогал хобот, заспорил, утверждая, будто слон — громадная веревка, а тот, кому достались уши, стоял на своем: слон — это два гигантских лопуха. Сегодня такой слон в науке — вода. Гидрологи изучают поверхностные воды, гидрогеологи исследуют подземные, а гидротермальщики все знают о горячих источниках. У каждого из специалистов своя картина, своя рабочая концепция, своя теория воды. Но для дальнейшего развития знания о воде нужна единая теория, общая концепция воды.

За год было сделано много. Идея обсуждалась в научных кругах, создана специальная комиссия, которая сформулировала обоснования для создания подобного института, ее представители обратились в президиум Академии наук СССР. Президент Академии наук дал «добро» на организацию института, который объединил бы деятельность разных специалистов. И другие заинтересованные лица и организации «за», а воз, как говорится, и поныне там. Решение вопроса упиралось в Белого, но странствующий директор давно передал бразды правления заму по научной части. А Склёмин тянул резину. Оно и понятно, кому охота терять огромный отдел, выполняющий массу работ по хоздоговорам, дающий институту реальные доходы? Кому охота сокращать бюджет, лишаться десятка докторов наук?

Сергей Борисович обладал блестящими организаторскими способностями, целенаправленной пробивной силой, при нем институт ни в чем не нуждался, коллектив сложился прочный, работоспособный, дружный. Продукция коллектива выходила планомерно, ровная и добротная. Склёмин гордился организованностью и массовостью — теми актуальными качествами, которые присущи современной науке. Наука — занятие коллективное, время одиночек миновало, считал он, и к индивидуалистам вроде Пустынникова относился неодобрительно. От них за версту попахивало анархией. Ведь что предлагал Пустынников? Чистейшей воды анархическую акцию. Если Склёмин вгонял науку в рамки систематической работы, то Пустынников даже обычную повседневную черновую работу стремился превратить в нечто неуправляемое, стихийное — в творчество. Ну, не глупо ли позволить этой стихии захватить, смять, уничтожить стройный порядок, с таким напряжением сил налаженный Склёминым!

— Еще одна инстанция! — воскликнул Пустынников горестно, но без особого раздражения.

Он ведь отлично знал, что Склёмин ничего не решит, его задача — отфутболить, тянуть резину, упираться рогом, если пользоваться выражениями «мэнээсов». Впрочем, вполне вероятно, дело не в вояжирующем директоре и не в Склёмине. Ведь так нередко бывает: все голосуют «за», но потом никто не хочет взять на себя ответственность за исполнение и не с кого спросить за проволочки, а дело меж тем потихоньку спускается на тормозах. Похоже, люди в иных случаях больше всего проявляют деятельность, чтобы избежать всякой деятельности.

— Хорошо, — мирно и вяло согласился Пустынников. — В министерство — так в министерство. Ситников с Морозовым поедут на доклад.

— Пожалуйста, только не они! — вскричал Склёмин и картинно заломил писаную бровь. — Зачем гусей дразнить? Запутают так, что потом не распутать!

Сергей Борисович даже содрогнулся от произнесенных имен. Один Ситников чего стоит! Здоровенный красивый мужик, похожий ухватками скорее на избалованного славой волейболиста, чем на доктора наук. Дважды этот Ситников завалил защиту двух аспирантов Сергея Борисовича. Фанатик, взор горит, свято верует в собственную непогрешимость. Самоуверен настолько, что никакие логические доводы не воспринимает. Убедить его в чужой правоте невозможно, повернуть точку зрения на миллиметр можно только под страхом пыток. А главная черта, приводившая Сергея Борисовича, прирожденного краснобая, оратора, демагога, в бешенство, — это совершеннейшее неумение выражать собственные мысли: то погрязнет в деталях, то зациклится, то смешает второстепенное с главным. Путаник, каких свет не видывал! В голове намешано в кучу черное и белое, праведное и неправедное, истины и заблуждения, интереснейшие мысли и банальщина…

А Морозов! Как человек объективный, Склёмин видит в нем и хорошие стороны. Светлая голова досталась этому Морозову. Да, компетентен. Да, эрудит. Надо отдать должное и Пустынникову — в его отделе густо от докторов. Завлабы у него — сплошь доктора. Но вот взять того же Морозова — каков фрондер! На советах и совещаниях только его и слыхать. Все неправы, он один обладает истиной в последней инстанции. Не терпит ханжества, всех и каждого поучает, задает вопросы с подковыркой, бичует недостатки — правдоискатель! — и к месту, и совершенно не к месту, любое совещание превращает в яростную свалку. «Мэнээсы» и «сэнээсы», вылавливаемые на профсобрания из курилок, валом валят, если им пообещать Морозова. «Что сегодня бичуем?» — «Если Морозов — значит, что-нибудь да бичуем!» Медом не корми, всем подавай атмосферу скандала.