Мужские прогулки. Планета Вода - [124]

— А о чем ты больше всего любишь разговаривать со своими родителями? — еще пребывая в плену воспоминаний, растроганно спросил Антон.

Козя от удивления даже привстал.

— Разговаривать?! Ну, вы даете! Да они заняты, им не до меня! Ну, вы даете! О чем я буду с ними разговаривать?!

Он сел, плюнул в костер, покрутил головой, никак не приходя в себя от изумления.

— Как о чем? Поделиться чем-нибудь, спросить совета…

— Ну, ты даешь! Кто это из ребят делится со своим отцом?! Из моих знакомых — никто. Со смеху с тобой пропадешь…

— Неправильно это, — убежденно сказал Антон. — Дети должны видеть, что они нужны родителям. А родители, в свою очередь, должны видеть, что дети нуждаются в них…

— Не все родители любят детей.

— Исключено, — твердо проговорил Антон. — Одни просто не умеют показать любовь, другие, вполне возможно, убеждены, будто любовь испортит детей, третьи видят, что их любовь не нужна детям, уже не нужна. Понимаешь, ведь взрослые могут и заблуждаться… Вспомни своего отца, наверняка он с тобой играл, возился с маленьким, вот тогда он не стеснялся проявлять свою любовь…

Козя расхохотался — впервые с тех пор, как они встретились.

— Ну, ты даешь! Как я могу помнить, что он со мной возился, ведь я тогда маленький был, не мог запомнить… И вообще, по-твоему выходит, дети виноваты в том, если родители их разлюбляют?

— Но ведь возился с тобой отец? Кто-то ведь ухаживал за тобой? — давил на собеседника Антон, решив не обращать внимания на последнее замечание Кози, удивившее его логикой и наблюдательностью.

— Когда я был маленький, ну, до яслей… конечно, кто-то ухаживал за мной, ну, играл, кормил там, — ответил Козя неохотно.

— Вот видишь! — обрадовался Антон.

— А знаете, когда я вырасту, ну, женюсь, конечно… дом, семью заведу, всякое такое… а детей не заведу, зачем они? Все равно они никому не нужны. Взрослые любят только гостей принимать, а еще работать. А от детей одна морока, их некуда девать. А зачем рожать, ну, заводить детей, если их некуда девать? — твердо рассудил Козя и сплюнул, словно поставил точку.

Антон не нашелся, что сказать.

Илья Андреевич Пустынников сидел в кабинете заместителя директора института геологии Склёмина и скучливо поглядывал, как тот ловко и споро управляется с устрашающе сложным аппаратом, похожим на что угодно, только не на кофеварку. Это новомодное устройство привез откуда-то директор института Белый, находящийся в загранкомандировках нередко по двести дней в году. Илья Андреевич кофе не хотел, но Склёмин с детской горделивостью стремился продемонстрировать ему достоинства дорогой заграничной игрушки.

Глядя на стройную, подтянутую фигуру Сергея Борисовича Склёмина, на его непринужденные изящные жесты, на улыбающееся, исполненное значительности и достоинства лицо, Пустынников внезапно почувствовал зависть к физической красоте этого человека. Супермен с манерами выпускницы института благородных девиц, подумал он беззлобно, однако что стоит за этим кофепитием? Склёмин точно услышал его вопрос. Любуясь продолговатыми каплями воды, выбивающими в коричневом порошке глубокие лунки, он проговорил со сдержанным сочувствием, в котором наметанный слух Пустынникова уловил тайное злорадство.

— Тут вот какое дело, дорогой Илья Андреевич… Решение о выделении отдела откладывается. Министерство геологии требует обоснования.

— Так ведь обосновывали! — живо откликнулся Пустынников.

— Требуют не столько научного, сколько экономического обоснования. — Тут Склёмин закатил выпуклые глаза к потолку, давая понять, что требуют наверху те, с кем не спорят. — Сами понимаете, новый институт, своя тематика, штатное расписание — все это требует экономического расчета… Понимаете, требуется семь раз отмерить, чтобы раз отрезать… — Сергей Борисович не удержался от язвительной интонации: — Вы ведь замахнулись раскроить все одним махом!

Речь шла о выделении из недр института гидрогеологического отдела с тем, чтобы, присоединив к нему несколько отделов гидрологии, входящих в другие научные подразделения, создать самостоятельный институт воды. Подобная идея возникла у Пустынникова год назад. Проследив путь, который проделала наука о воде, Илья Андреевич ясно увидел, что этот путь состоит из множества небольших шажков, уже ничего принципиально не меняющих в научном движении. Обостренное чувство времени, выработавшееся у Пустынникова, бунтовало против долгого эволюционного пути, непозволительно дорогого для человечества, припертого к стене нарастающим водопадом проблем: продовольственных, экологических, политических. Ему казалось странным, отчего это даже у специалистов, знающих о том, что в мире подняла голову проблема нехватки пресной питьевой воды, знание не стало личной тревогой. Удивительно, зачастую именно специалисты благодушно считают, будто все уладится само собой, без их личного участия.

Идея создания единого института воды нашла своих сторонников. Действительно, наука, изучающая воду, давно стала самостоятельной, обширной областью геологии, мало того, сама расслоилась на ручьи, ручейки и рукава. Гидрологи, гидрогеологи, гидрофизики, гидрохимики, биофизики, геотермальщики — каждый, зарывшись в своем коридоре, не зная и нередко не понимая того, что делают в соседнем коридоре, упорно грыз один бок познаваемого объекта. Узкая специализация, считал Илья Андреевич, пройдя свой пик удачи и пользы, явно становилась тормозом на пути развития знания. Наука нынче похожа на врача, делящего болезнь на части и не видящего человеческого организма в целом. Но не только человек, весь мир един. Истина тоже едина. Научное знание проходит в своем развитии три стадии: первая — удивление перед непознанным и накопление наблюдений, вторая — создание собственной терминологии, узкая специализация, углубленное копание, а третья, пожалуй, самая важная, — выдвижение идей. Без новых позитивных идей наука начинает топтаться на месте, сохнуть от бесплодия.