Мужские прогулки. Планета Вода - [126]

— Нужно ехать нам с вами, Илья Андреевич, так солиднее, — сказал Склёмин и, не удержавшись опять, язвительно добавил: — Если власти хочется, Илья Андреевич, если рветесь к власти, то придется за нее, матушку сладкую, попотеть!

Ему хотелось уловить взгляд Пустынникова, чтобы понять, насколько тот уязвлен.

Сергей Борисович прекрасно понимал, что не совсем справедлив к Пустынникову: за долгие годы совместной работы изучил его, знал, что тот не помышляет о власти, точнее, не в такой степени, как это подразумевалось из слов Склёмина. Но зачем, зачем он затеял громоздкую тяжкую историю с организацией нового института? Сам извелся и окружающих извел, Бонапарт от геологии! Разве имеет значение для науки название института, где работаешь? В конце концов, настоящее дело можно делать и под вывеской сапожной мастерской! Ну, создадут еще один институт, появится руководство, увеличится бюрократия… А наука, я вас спрашиваю, улучшится от всего этого? Сомнительно.

Сергей Борисович, чтобы привлечь взгляд Пустынникова, доливает ему кофе, пододвигает ближе, говорит:

— Прошу вас. Отчего вы не пьете? Не нравится мой рецепт?

— Вам прекрасно известно, Сергей Борисыч, я как администратор достиг своего потолка. Директором назначат лицо номенклатурное. Поэтому логичней предположить, что я руководствуюсь одними интересами дела.

У Пустынникова раздражающая манера не глядеть в лицо собеседнику. Говорят, у кого прямая, честная душа, у того и взгляд открытый. В Сергее Борисовиче растет ожесточение против этого человека с отрешенным взглядом. Он открывает рот, чтобы объявить то, что давно должно было сказать, да из-за непонятного желания помучить самонадеянного и грубого, точно древний завоеватель, человека не говорилось. Но Пустынников с видом пасмурным и неприступным перебивает его:

— Я вот что, кстати, хотел…

Он не договорил, полез в карман обтреханной молодежной какой-то куртки (Сергей Борисович даже невольно поморщился), вытащил не первой свежести тетрадный листок, положил его перед Склёминым.

Бумага оказалась заявлением с просьбой об освобождении от должности заведующего отделом в связи с загруженностью работой. Сергей Борисович перечитал несколько раз последнюю, оскорбившую его тайным высокомерием фразу о загруженности работой. Выходит, заведывание отделом — не работа, руководство институтом — не работа, значит, он, Склёмин, занимается суетой, а вот работа — у него, Пустынникова, он, видите ли, у себя в лаборатории генерирует идеи и делает мир счастливей!

— Объяснитесь, — потребовал Склёмин обидчиво.

Он чувствовал себя, как человек, которого обошли, неизвестно в чем, но переиграли. Он не понимал хода Пустынникова. Что это, контраргумент против обвинения во властолюбии? Значит, он предвидел подобные обвинения? Значит, Склёмин ему понятней, открытей, чем он Склёмину?!

— Хочу смоделировать одну штуку, — апатично и хмуро произнес Пустынников, то ли не веря в способности Сергея Борисовича к пониманию, то ли не желая не ко времени и не к месту распространяться о своем замысле, то ли ревниво оберегаясь от нежелательного вмешательства руководства института, неодобрительно относящегося к внеплановой работе. — Создать математическое подобие некоего химико-биологического процесса, сопровождающего взаимодействие подземных вод с поверхностными. Пощупать, так сказать, в вычислительных экспериментах память воды.

Сергей Борисович мысленно охнул. Опять! Однажды Пустынников уже завалил темплан, самовольно отложил курируемые дирекцией темы как научно неперспективные. Тогда спас его от неминуемой взбучки Склёмин. Спас от расправы и во второй раз, когда тот нарушил финансовую дисциплину, выписав громадные премии инженерам, сделавшим какие-то приставки к вычислительным машинам, без которых якобы нельзя было вести эксперимент. Но уж эту завиральную идею он спасать не будет — увольте! Дилетант! Самоуверенный, гонористый, законченный дилетант! Теперь это ясно окончательно. Пожалуй, и заявление его не ход, не дипломатическая уловка, таким, как Пустынников, наплевать на то, что о них могут подумать другие.

Склёмин, внеся ясность в свои представления о Пустынникове, почувствовал разочарование и зависть. Ему тоже захотелось быть свободным человеком, не зависящим от чужих мнений. Может, оставить должностное кресло и очертя голову броситься в чистую науку? Увы! Свобода — это не должность, это состояние духа — у Сергея Борисовича достало ума понять подобную истину. Такое соображение окончательно озлобило его и настроило против Пустынникова. Чтобы одолеть противника, иногда надо просто не мешать ему, пусть наконец ляпнется со своей идиотской идеей…

— О причинах отказа от конкурсной должности до срока следует написать подробней, аргументированней, таков порядок, — пояснил он, желая ко всему еще и короткой временной оттяжки, ибо еще не знал, не решил, какие выгоды дает ему уход Пустынникова с заведования отделом (дает ли вообще) и кого выдвинуть на освободившееся место.

Конечно, отдел — лакомый кусочек, но тем не менее именно этот отдел — место неуютное. Большой коллектив самых разных людей — и все гении, все со своими идеями, с амбициями! Характеры — не сахар. Или молчальники, имеющие твердые и обязательно иные, чем у окружающих, мнения, или крикуны с принципами. Все им не нравится, критикуют все подряд, обожают крушить и ломать, недисциплинированные интуисты, вечно срывают сроки заданий, задерживают отчеты, плановых монографий то нету, то идут навалом. В общем, если требовалось кого-то склонять, далеко искать не ходили. Сергей Борисович даже тихонько застонал, вспомнив, сколько крови перепортили ему «пустынники» — так прозвали тех, кто работал в деревянной пристройке во дворе института.