Мужские прогулки. Планета Вода - [112]

Последним близким человеком, покинувшим Пустынникова, стала жена. Он мог остановить ее. Но не остановил. С одной стороны, Илья Андреевич понимал Галину. Другие, начав хуже, не столь блистательно, как он, опережали его, оставляли позади, стремительно рвались вверх, занимали высокие посты, делали научную карьеру. А он словно остановился — нет, не просто остановился, а откатился назад. Но чужие успехи теперь мало волновали Пустынникова. Еще недавно честолюбие было едва ли не главной пружиной его поведения. Ему, как и всякому человеку, хотелось успешной работы, признания, славы, денег. Но ото дня к дню взгляды его менялись, переоценивались прежние ценности, то, что раньше стояло на первом месте, отодвигалось на задний план, а что прежде в грош не ставилось, превращалось в путеводную звезду.

Новый Пустынников не хотел понимать недовольства жены. Чего ей недостает? Мужа почти не видит? Но главное то, что он есть. Двухкомнатная квартира мала? Но ведь Илья Андреевич окончательно переместился на кухню, так сказать, освободил жизненное пространство, неужто троим мало тридцати метров? Денег не хватает? Но ведь всех денег все равно не заработаешь! Ах, у людей машины, ковры, дачи! Да черт с ними, с машинами, не до них теперь, право! Человеку ведь не столько нужна сама по себе машина, сколько восхищение ею и зависть соседей. Я бы соврал, если бы стал утверждать, что не нуждаюсь в восхищении окружающих. Нуждаюсь. Только мне достаточно признания нескольких десятков специалистов, оценивших мой труд, усилия моего ума. Тут уж ничего не попишешь, дорогая, внушал он жене, по мере сил стараясь быть мягким, видишь ли, я больше не принадлежу самому себе.

«Надоели твои крайности, — с усталым раздражением отчитывала его жена. — То пирушки, приятели, бабы… А теперь еще хуже! Теперь вообще черт знает что! Бросаешь работу одну лучше другой и сидишь, уткнувшись в бумаги! Псих! Дошел до чего, моего родного брата завалил на защите! А кто тебя приютил, у кого ты жил с семьей, пока у нас три года не было квартиры?» — «Но, дорогая, его диссертация именно по моему профилю. Никто лучше меня не разбирается в том, что он делает…» — «Пошел ты! Делаешь вид, будто не понимаешь, что тебе говорят! Объясни, чем ты занимаешься?! Чего ты хочешь добиться?» — «Что же тут непонятного. Вынашиваю идею. Понимаешь, идея — не головная выдумка, а объективная вещь. Думаешь, мне иногда не хочется жить в свое удовольствие? Но увы! Я подневольный человек. Она, идея, сгребает человека за шиворот, и он становится ее рабом, ее проводником в мире». — «Это не идея, а безумие. Ты раб своего безумия, — раздраженно возражала жена и при этом ее яростная энергия находила выход в отшвыривании попадавших под руку полотенец, тряпок, веника. — Кому ты сдался со своей идеей! Мы скоро станем нищими!» — «Вполне вероятно, вполне вероятно. Надо приготовить себя к возможным лишениям». — «Нет, с тобой невозможно стало разговаривать! Хочешь превратить собственную жизнь в ад, так превращай, но я не дам превратить в ад жизнь семьи!»

Наверное, Галина права. Наверное, он стал плохим мужем и отцом. Но причина не в том, что он разлюбил их, как думает жена. Причина в другом. В нем появилась настоятельная потребность творчества и другая, проистекающая из этой потребности, способность избегать лишнего, мешающего творчеству. На некоторое время дом с его бесчисленными заботами, жена с ее капризами, прихотями, жаждой материального и душевного благополучия, желанием радостей, развлечений, светского представительства стали тягостны, и он раздражался, старался избегать семейных забот, как и всего, что отвлекало, мешало ему сосредоточиться на одной работе.

И вот пришел момент, когда жена, не пожелавшая смириться с переменами в муже, заявила: «Выбирай: или она, или я! Надоело. Я устала тянуть одна. Думаю, без тебя будет легче». — «Кто она?» — поинтересовался Илья Андреевич, крайне заинтригованный. «Твоя проклятая работа, кто же еще!»

Поразмыслив, Илья Андреевич ответил: «Работа одна, и любовь одна. Выбирать невозможно. Но если ты настаиваешь…» — «Да, да, настаиваю! Требую! И чем быстрее, тем лучше!» С сожалением понимая, что она не только себя провоцирует на какое-то судорожное решение, но и его, он ответил, опечаленный: «Что ж, женщин много, а работа одна». — «Ах, так?! Так я и знала!» — вспыхнула оскорбленная жена и выскочила из кухни, гневно грохнув дверью.

Он пошел следом за ней и, глядя в ее вскинутое в ожидании, еще на что-то надеющееся лицо с такой нежной, по-детски сочной кожей щек и сохлым, в морщинках, носом, заключил: «Ладно, поживи пока у своей матери или у своего братца, а там посмотрим…» Она метнула в него взгляд — изумленный, яростный, тоскливый, убитый — и заплакала в голос. Он стоял, мучимый жалостью к ней и памятью об оставленной работе, колебался, не зная, на что решиться, и — вернулся на кухню. Утешать — значит выяснять отношения. А выяснение отношений влечет за собой трату душевных сил и времени. А ему в ту минуту что-то пробрезжило, мелькнуло, показалось, будто рождается некое прозрение.

Позже, глуша тоску по уехавшим жене и сыновьям, он упорно держался мысли, будто вот только стихнет злобный пыл ссоры, минует женский каприз, прихоть, и она его позовет, а он, лишь поосвободится, сразу же и поедет за ними. Однако в глубине души знал, что обманывается: Галина с ее самолюбивым упрямством и бешеной гордостью никогда первой не позовет — чему он, в общем-то, был даже рад, так как получал на неопределенное время передышку от семьи, получал свободу.