Мужская поваренная книга - [18]

Зелёный борщъ

Вотъ вы меня много разъ спрашивали: а какіе признаки весны настоящіе? А я вамъ не переставалъ каждый разъ отвѣчать: всё эти ваши цвѣтенія сакуры, удлиненія дня, жаворонокъ на разсвѣтѣ, дѣвки шалыя, весеннія, раздѣтыя не по погодѣ, и прочая и прочая…

Всё это ерунда!

А вотъ что истина. Мы сегодня, почуявъ, это важно… только почуявъ весну, бросились на рынокъ и въ предразсвѣтной мглѣ на рынкѣ сподобились прикупить деревенскаго куренка килограмма на полтора, желтенькаго и сочненькаго, два пучка сочнаго влажнаго щавеля, пучокъ душистой пѣтрушки, толику картофеля, десятокъ золотистыхъ яицъ и баночку густѣйшей домашней сметаны.

И, придя домой, немедля сварили изъ закупленнаго великолѣпія зеленый борщъ. Сѣли всѣмъ коллективомъ, и старъ и младъ, и хромъ и скорбенъ душой, хлебать. Первый десятокъ ложекъ сёрбали молча, утирая жирныя губы и постанывая тихонько.

А потомъ я, отецъ этого празднества, съ трудомъ и сожалѣніемъ оторвался отъ пиршества и сказалъ съ назиданіемъ, для убѣдительности стуча деревянной ложкой по столу: «Да, дѣти мои, это — ВЕСНА!»

Куриный суп с клёцками

Что должен делать любой уважающий себя мужчина, когда его единоутробную благоверную в очередной раз сманят грубые яхтенные моряки на «лодочках кататься», а вы сугубо мирный сухопутный человек и у вас от полного стакана воды морская болезнь, а от картины Айвазовского «Штиль» дрожат все поджилы? Отвечаю со всей долей ответственности — нарушать. Да! Нарушать и ещё раз нарушать все семейные законы. Смело и гордо попирать ногами все мыслимые человеческие ценности, через что чувствовать себя отмороженным бунтарём.

Осиротев, ворвался на кухню стремительным диким степным монголом, еле сдерживая победный клич своей польской непокорной крови. Немедля, прямо сразу, очертя голову кинулся варить куриный суп с малодоступными в мирное время в нашей семье манными клёцками и шалить насмерть запрещённое ещё при регистрации в загсе гороховое пюре.

Тушку молодого курёнка ласково омыл под струйкой тёплой воды и, похлопывая его нежно по попке, дабы не плакал, сунул в кастрюлю с водой. Туда же для разбавления одиночества птички сунул очищенную луковицу. Терпеливым караулом ждал рядом закипания и снимал, снимал шум. Одновременно для хрустальной прозрачности бульона белоснежной холщёвой салфеткой тщательно протирал со стенок кастрюли накипевшее.

Как только курчонок под вилкой перестал попискивать и стал мягким, изъял его и луковку из кастрюли. Куру бережно положил остужаться на сквознячок, а варёный лук безжалостно вышвырнул прочь. Бульон символично присолил, засыпал в него картофель, нарезанный кубиками, и оставил вариться. Сам же принялся колдовать месиво под клёцки.

В стеклянную полусферическую плошку насыпал жмени три манки, стал вбивать яйца и мешать, мешать… Обильно солил и перчил смесью перцев, добавлял давленного чесночку. Смачивая чайную ложечку водой, стал черпать и закидывать смесь в бурнокипящий бульон. Рубленный же укропчик и пацифистскую веточку лавра добавил, как только клёцки в бульоне стали ощутимо развратно набухать.

Топил до прозрачности кусочки свиного сала в глубокой сковороде. Поверх скворчащих шкварок сыпал резаный лук, пассеровал и вливал в затворённое в крошечном глиняном горшочке пюре из замоченного в страшной тайне с вечера гороха. Рядом же в печи во втором горшочке томил до коричневой корочки ощипанное с курёнка мясо в сметане.

Хлебал хрючево чавкая, упиваясь гордостью за свою отвоёванную в жарких неравных битвах свободу. Мысленно сидя прямо на степной земле у жаркого ночного кострища, поправлял за спиной колчан и косил хитрым глазом за ближайший буйнотравый взгорок, ежеминутно ожидая коварного нападения диких амазонок со спины.

Плов из свинины с черносливом

Бабы — дьявола отродье,

Где любовь к родным краям?

****** купил угодья?

Так не я сказал… — Омар Хайям!

Слушал из уст моей вернувшейся из очередного вояжа благоверной нервический поток сознания о потере ею уже по прибытии и автобусного, и паромного билетов. В докладе в виде оправдания фигурировали: темное время суток, дождь, усталость, множественные благоприобретённые пороки, врождённая идиотия и фундаментальные грехи отцов. В конце повествования особо гордо напиралось на спонтанную и невиданную сообразительность, выразившуюся в конфискации у многих попутчиков ненужных им более билетов.

Сжимал зубы и кулаки, периодически мученически закатывал глаза. Мужественно боролся с общей слабостью и дрожью в ногах, проистекающих из-за ощущения грядущего отлучения от финансовой компенсации за билеты. С сардонической усмешкой, приоткрыв один глаз, внимал фразам растеряхи со сквозящей робкой надеждой на нахождение её, без всякого сомнения, гениальным мужем выхода из данной безнадёги. Швырнув в сердцах на кухонный стол острейший секач, коим в этот момент лихо рубил мясо, взял мягко, но решительно негодницу за шиворот и, слегка придушив, грозным шёпотом вопрошал: сознаёт ли она о толкании вашего покорного слуги, славящегося своей предельной честностью и крайним законопослушанием, на скользкую противоправную дорожку. Предрекал весьма скорое горе и разорение. Чётко прорисовал этапы криминального пути голубушки — от поджигания в телефонных будках номеронаборных дисков в розовой юности вплоть до однозначно грядущих в ближайшем времени ограблений банков и, как следствие, полного перехода всей нашей семьи на нелегальное положение.