Муж, которого я купила - [88]

— …и общая стоимость этого будет поделена пропорционально, на всех по… Товарищ Аріунова, это вы тут пытаетесь ускользнуть от нас? Лучше бы вы этого не делали. Вы же знаете, что мы думаем о людях, которые саботируют свои гражданские обязанности. Вам бы следовало научить своего отпрыска пролетарскому стилю мышления, гражданка Аргунова… И общая стоимость этого будет поделена пропорционально, на всех по возможностям. Рабочие платят три процента, представители свободных профессий по десять, а торговцы — все остальное… Кто «за» — поднимите руки… Товарищ секретарь, подсчитайте общее количество поднятых рук… Кто «против» — тоже поднимите… Товарищ Михлюк, вы не можете голосовать одновременно «за» и «против» по одному и тому же вопросу…

По утрам было просо и запах керосина, когда не было дров, и дым — когда не было керосина.

По вечерам — снова просо, а Лидия качалась на дряхлом стуле, едва слышно стеная:

— Безбожники! Святотатцы! Изменники! Они забирают иконы и золотые крестики из церквей. Чтобы все это скормить голодомору не пойми где, прости Господи! Ни к чему святому никакого уважения. Куда мы катимся?

А Галина Петровна вопила:

— Чего же ждет Европа? Сколько еще этот беспредел будет продолжаться?

Александр Дмитриевич же робко спрашивал:

— Можно, Галина? Хотя бы еще ложечку?

А иногда приходила Марина Петровна и дрожала у печи от кашля, сотрясающего ее грудь, будто она уже рвется на части, с трудом выговаривая слова:

— …а Вася снова подрался с Виктором… это все из-за политики… а Ирине досталась только сухая рыбешка в университете… на этой неделе… нет хлеба… а я сделала сегодня ночную рубашку из старой скатерти… старой… рвется, стоит на нее подуть… Васе нужны галоши… а Вася не хочет устраиваться на советскую работу. даже слышать не желает… Да, я принимаю лекарства от кашля… А вы слышали о Борисе Куликове? Спешил, попытался запрыгнуть на переполненный трамвай… на полной скорости… отсекло обе ноги… Ася учится читать в школе, и знаете, какие слова они сейчас учат? Марксизм, пролетариат и электризация.

На полу валялось издание газеты «Правда», примятое чьей-то ногой:

«Товарищи! У настоящих пролетариев есть лишь коллективная воля. Железная воля пролетариата, класса победителей, который поведет человечество в…»

А Кира стояла у окна, прижав ладонь к холодному темному стеклу, и всеми фибрами души чувствовала, сколь юна она еще была, крепка и тверда волей, как это самое стекло. Она думала, что вынести можно многое. забыть можно многое, если всегда твердо помнить об одной главной цели и причине. Она не знала даже, в чем заключается эта самая цель, но и не думала задаваться таким вопросом, ведь цель была бесспорна и не терпела сомнений. Она знала лишь, что ждала, когда она сбудется. Наверное, это было двадцать восьмое октября.

Викинг Киры

Кира помнила сюжет лишь одной книги. Ей было десять, когда она ее прочла. Это была история о Викинге, написанная на английском языке, которую ей подарила гувернантка. Позже она узнала, что автор книги умер в молодом возрасте. Но, даже повзрослев, сколько она ни пыталась, все равно не могла вспомнить его имени.

Она не помнила, какие книги она читала до этой, и не хотела помнить о том, какие читала после нее.

У Викинга было крепкое тело, о которое, как о скалы, разбивались ветра. Шаг Викинга был столь могуч, сколь прибой морской, волнами ударяющийся о каменистый берег, — уверенный и неумолимый. Взгляд Викинга никогда не блуждал дальше кончика его собственного клинка, но сталь его благородного клинка сама не знала границ.

У корабля Викинга были сшитые из лоскутов паруса и потрепанная в боях корма, а его флаг никогда и ни перед кем не опускался. На корабле всегда была команда из моряков, каждый из которых горой стоял считал его своим домом, и ни один из этих храбрых воинов не преклонялся ни перед чьим другим голосом, кроме голоса Викинга. Корабль был сокрыт в тени высоких северных скал, в тайной гавани, куда не смела ступать нога простого человека.

Корабль приходилось прятать потому, что высоко в горах находился город, окруженный серыми стенами, где по ночам у запертых ворот дымила одинокая лампа, а по этим самым старым стенам бродил кот. В этом городе жил Король, и, когда он проходил по улицам, люди кланялись ему так низко, что на их морщинистых лбах оставались следы пыли с мостовой. Король ненавидел Викинга.

Король ненавидел его, ведь когда мирные огоньки загорались в городских окнах, а над домиками начинал клубиться дым от материнской стряпни, Викинг наблюдал за городом с высокой скалы. И как бы высоко ветер ни уносил дым, он никогда не мог поднять его на ту высоту, где нес свой дозор Викинг. Король ненавидел его, ибо от могучих рук викинга могли рушиться несокрушимые стены, а солнце становилось его короной, когда он шел посреди руин, невозмутимый и бесстрастный.

И потому Король назначил награду за голову Викинга. И на узких улочках города, у порогов, скользких от луковых очисток, люди ждали и надеялись на эту награду, чтобы хоть раз приготовить себе достойный ужин.

А где-то там, в глубине долины, возвышался храм, который освещался лучами солнца каждый день лишь на час. И в том месте, куда били лучи света в это самое время, находилось высокое окно из темного стекла. Когда солнце освещало это окно, огромная тень святого мученика простиралась над спинами тех, кто стоял на коленях и молился. И золотой свет солнца превращался в кроваво-красный, предвещая жуткие страдания. Жрец этого храма ненавидел Викинга.