Musica mundana и русская общественность. Цикл статей о творчестве Александра Блока - [44]
Мережковский подхватывает проблематику «измельчания» и «уплощения» современного европейца, превращения его в воплощенную посредственность, в «мещанина», прибегая к образности «хамства»[272]. С одной стороны, он репродуцирует топику «китаизации» современной Европы, позаимствованную у Герцена и Милля, соотнося ее с популярной со второй половины 1890-х годов «желтой опасностью»[273], а с другой, определяет господствующий позитивизм как своего рода эмблему интеллектуальной и духовной деградации, «посредственности» и «серединности». «Серединная империя», «китаизм», по Мережковскому, оказывается воплощением современного «плоского» «позитивизма», а китайцы – прирожденными позитивистами, причем конститутивной чертой «посредственного», «серединного» «китаизма-позитивизма» автор объявляет отрицание религиозных «концов и начал»[274], редукцию мироздания к «бесконечному» и «безначальному» феноменальному миру, изъятие из мировидения современного европейца религиозного измерения:
Последний предел всей современной европейской культуры – позитивизм, или, по терминологии Герцена, «научный реализм», как метод не только частного научного, но и общего философского и даже религиозного мышления. Родившись в науке и философии, позитивизм вырос из научного и философского сознания в бессознательную религию, которая стремится упразднить и заменить собою все бывшие религии. Позитивизм, в этом широком смысле, есть утверждение мира, открытого чувственному опыту, как единственно реального, и отрицание мира сверхчувственного; отрицание конца и начала мира в Боге и утверждение бесконечного и безначального продолжения мира в явлениях, бесконечной и безначальной, непроницаемой для человека среды явлений, середины, посредственности, той абсолютной, совершенно плотной, как Китайская стена, «сплоченной посредственности», conglomerated mediocrity, того абсолютного мещанства, о котором говорят Милль и Герцен, сами не разумея последней метафизической глубины того, что говорят [Мережковский 1906: 6].
Мережковский парадоксальным образом сближает «китаизм», традиционно воплощавший застой, с европейским «прогрессом», выстраивая некий единый образ «позитивизма» «от Конфуция до Конта» ([Мережковский 1911: 191], см. также чуть далее о «позитивистском» «духовном „панмонголизме“»). «Позитивизму» азиатского «китаизма»[275], покоящегося на поклонении обычаю и предкам, «золотому веку» в прошлом, соответствует «земной рай», не ведающий «концов и начал», безрелигиозный позитивистский прогресс европейских «китайцев», поклоняющихся «золотому веку» в будущем:
В Европе позитивизм только делается – в Китае он уже сделался религией. Духовная основа Китая, учение Лао Дзы и Конфуция, – совершенный позитивизм, религия без Бога, «религия земная, безнебесная», как выражается Герцен о европейском научном реализме. Никаких тайн, никаких углублений и порываний к «мирам иным». Все просто, все плоско. Несокрушимый здравый смысл, несокрушимая положительность. Есть то, что есть, и ничего больше нет, ничего больше не надо. Здешний мир – все, и нет иного мира, кроме здешнего. Земля – все, и нет ничего, кроме земли. Небо – не начало и конец, а безначальное и бесконечное продолжение земли. Земля и небо не будут едино, как утверждает христианство, а суть едино. Величайшая империя земли и есть Небесная империя, земное небо, Серединное царство – царство вечной середины, вечной посредственности, абсолютного мещанства – «царство не Божие, а человеческое», как определяет опять-таки Герцен общественный идеал позитивизма. Китайскому поклонению предкам, золотому веку в прошлом соответствует европейское поклонение потомкам, золотой век в будущем. Ежели не мы, то потомки наши увидят рай земной, земное небо, – утверждает религия прогресса [Там же: 6-7].
Возвращаясь к приведенной выше дневниковой записи Блока, сделанной 28 июня 1916 года, отмечу, что синонимическое соположение хамства с «безначальностью» и «бесконечностью» идущей войны[276], по всей вероятности, прямо указывает на процитированный фрагмент «Грядущего Хама» как на источник; по мысли Блока, идущая война предстает лишь еще одним событием феноменального мира, которое не обладает высшим смыслом[277], иными словами – не внесет никаких радикальных, значимых изменений в ход мировой истории («ничем не кончится»)[278].
В прологе к поэме «начала и концы» означают высшие и четкие критерии оценки происходящего, «бесстрастную меру» того, «где стерегут нас ад и рай», – семантика, противопоставленная Блоком «случайности» мира явлений. Текст Мережковского, по-видимому, объясняет и дальнейшее разворачивание текста пролога. Вслед за процитированным фрагментом возникает образ Зигфрида, который кует свой меч, знаменитый Нотунг, причем Блок сравнивает создание героем волшебного меча с твердой верой художника в «начала и концы» («Так Зигфрид правит меч над горном») [Порфирьева 1994: 194]. Логичным завершением этой части пролога становится упоминание «дракона», угрожающего Европе, – с одной стороны, это дракон Фафнер вагнеровского «Кольца», а с другой, воплощение «желтой опасности» (см. комментарии [Блок V, 413-414]), игравшей, как известно, едва ли не ключевую роль в исторософии Блока и оказывающейся, по мысли Мережковского
